— А кроме того, все это понарошку. Разиил глянул на меня так, словно я влепил ему пощечину.
— Вот только не надо опять, а? Это — не актеры. — И ангел сделал бэк-флип на кровать. — Ууу, ууу, тока гля! Сука вмаза ему тубарета! Да-ва, девка, дава! Во гадина!
Вот так вот у нас нынче. Ток-шоу, где вопят какие-то вульгарные невежи, мыльные оперы и реслинг. А телевизионный пульт ангел охраняет, как ковчег Завета.
— Вот потому-то, — назидательно сказал я, — ангелам и не дали свободы воли. Из-за вот этого, у тебя перед носом. Потому что ангелы не отлипали бы от телика.
— Так, да? — И Разиил приглушил звук, — кажется, впервые за много дней. — Тогда скажи мне, левит по прозванью Шмяк, если, глядя вот на это, я злоупотребляю той капелькой свободы, что получил для выполнения своего задания, что же говорить о твоем народе?
— Под моим народом ты имеешь в виду все человечество? — Я забуксовал. Я не помнил, чтобы ангел прежде изрекал что-либо внятное, и к дискуссии оказался не готов. — Эй, а при чем тут я? Я уже две тыщи лет как умер. Я бы такого точно не позволил.
— Ага, — ответил ангел, скрестил на груди руки и принял скептическую позу, которую перенял у какого-то гангста-рэпера с МТВ.
Уроки Иоанна Крестителя пошли впрок: чем быстрее признаешь свою ошибку, тем скорее можно понаделать новых и получше. А, ну и не злить Саломею, конечно, — с ней Иоанн сильно погорячился.
— Ладно, мы облажались, — согласился я.
— Во, а я те про чё? — Ангел был очень доволен собой.
Так, значит, да? Где ж он был, интересно, когда нам понадобился его карающий меч правосудия в крепости Валтасара? Наверное, борьбу в Греции смотрел.
Тем временем мы добрались до библиотеки, где за тяжелым столом-драконом сидел Валтасар, жевал сыр и прихлебывал вино, а Штоленка и Горошинка поливали ему лысину липким желтым воском и размазывали по всей голове деревянными лопаточками. Грифельные доски с моими уроками отодвинули к полкам, набитым свитками и кодексами.
— Синий тебе к лицу, — заметил Валтасар.
— Ну да, мне все так говорят.
Застыв, краска уже не смывалась, но хоть кожа зудеть перестала.
— Заходите, садитесь. Выпейте вина. Сегодня утром из Кабула привезли сыру. Попробуйте.
Мы с Джошем уселись в кресла напротив волхва. Джошуа, верный себе как никогда, наплевал на мой совет и сразу же спросил Валтасара о железной двери. Добродушный чародей моментально посерьезнел.
— Есть тайны, с которыми следует смириться. Разве твой Бог не сказал Моисею, что никто не должен узреть его лик, и разве пророк не подчинился? Так и ты должен смириться: ты никогда не узнаешь, что находится в комнате за железной дверью.
— Валтасар назубок знает Тору, Пророков и Писание в придачу, — сказал мне Джошуа. — А о Соломоне — даже больше, чем все ребе или жрецы Израиля.
— Это круто, Джош. — И я протянул ему кусок сыру, чтобы мой друг пока чем-то развлекся. А Валтасару сказал: — Но ты забыл про зад Господень.
Не получится всю жизнь тусоваться с Мессией и самому не нахвататься чего-нибудь из Торы.
— Чего? — удивился волхв. В этот миг девчонки схватили панцирь застывшего воска у него на лысине за края и одним быстрым движением сдернули. — Ай-яй, злобные гарпии! Предупредить не могли? Подите прочь!
Девчонки захихикали и сокрыли ухмылки удовлетворения за фазанами и цветами сливы на тонких веерах. Еще долго по коридору за ними тянулся хрупкий след девичьего смеха.
— А проще это делать никак нельзя? — спросил Джошуа.
Валтасар хмуро глянул на него:
— Неужели ты думаешь, что если бы существовал способ проще, за две сотни лет я бы его не открыл?
Джош выронил сыр:
— Две сотни лет?
— А что, если прическа нравится, к чему менять стиль? — встрял я. — Правда, я бы не назвал это прической. Но Валтасара мои слова не позабавили.
— Так что там насчет зада Господня?
— Да и стилем это можно считать с большой натяжкой, — добавил я, вставая и снимая с полки экземпляр Торы, который заметил чуть раньше. К счастью, кодекс — то есть Тора напоминала современную книгу, иначе пришлось бы минут двадцать раскручивать свиток и драматический момент был бы упущен. Я быстренько пролистал до Исхода.
— Вот те стихи, о которых ты говоришь: «И еще сказал: „Ты не сможешь увидеть лицо Мое, потому что не может увидеть Меня человек и остаться в живых“». Правильно? Вот, а потом Господь укрывает Моисея своей ладонью, пока не пройдет мимо, и говорит: «А тогда уберу я ладонь Свою, и увидишь ты Меня сзади — но лицо Мое не будет увидено тобою».
— И что? — спросил Валтасар.
— И то, что Господь разрешил Моисею взглянуть на свой зад, поэтому, если брать твой пример, теперь ты нам должен зад Господень. Рассказывай, что там такое в комнате за железной дверью.
Блистательно. Я умолк и стал разглядывать синеву своих ногтей, наслаждаясь риторической победой.
— Глупее я ничего и никогда не слыхал, — ответил Валтасар. Минутная потеря самообладания сменилась учительским спокойствием и легким веселым изумлением. — А если я скажу, что вам опасно знать про эту железную дверь сейчас, но, завершив свое учение, вы не только всё узнаете, но и получите от такого знания великую силу? Когда я решу, что вы готовы, обещаю — я покажу вам то, что таится за этой дверью. Но вы должны дать мне слово хорошо учиться и усваивать все уроки. Сможете?
— И ты запрещаешь нам задавать вопросы? — уточнил Джошуа.
— О нет, я лишь отказываю вам в некоторых ответах — пока время не пришло. И верьте мне — уж чего-чего, а времени у меня предостаточно.
Джош повернулся ко мне:
— Я до сих пор не понял, чему я должен здесь научиться, но уверен, что пока не научился.
Его взгляд умолял меня тему не развивать. Я решил, что действительно не стоит; а кроме того, снова отравиться мне совсем не улыбалось.
— Сколько это займет? — спросил я. — Наши уроки то есть?
— У некоторых учеников на постижение природы Ци уходит много лет. Пока вы здесь, о вас позаботятся.
— Лет? А можно нам подумать?
— Думайте сколько влезет. — Валтасар встал. — А теперь я должен удалиться. Девушкам нравится тереться обнаженными грудями о мой череп сразу после воскования. Он тогда глаже всего.
Я сглотнул. Джошуа ухмыльнулся и вперся взглядом в стол. Я часто задавался вопросом — не в тот именно миг, но большую часть времени, — умеет ли Джош отключать при надобности воображение? Ведь должен уметь, а? Иначе прямо не знаю, как он с соблазнами борется. Меня же, напротив, собственное воображение поработило настолько, что от картинок черепного массажа Валтасара удержу ему не было.
— Мы останемся. Мы будем учиться. Мы выполним все, что потребуется.