1812. Обрученные грозой - читать онлайн книгу. Автор: Екатерина Юрьева cтр.№ 121

Она не могла смотреть на него, боясь разволноваться и тем окончательно выдать себя, потому попыталась сосредоточиться на словах подошедшего к ней господина Гладина, похоже, одного из немногих на вечере, кто не понял значения только прозвучавшего романса.

— …уверял, что более не будет писать стихами, потому как сии сочинения искусственны и только мешают отражению истинных чувств, заключая их в тесные рамки пусть и изящной формы, — бубнил он.

— Генерал Палевский так сказал?! — очнулась Докки. — Но ведь его романс самым восхитительным образом подтвердил, что поэзия — как ничто другое — способна передать всю полноту и свободу душевных переживаний.

— Генерал? — Гладин удивился. — Не генерал, баронесса, а немецкий поэт, некий господин Гюнтер Тробман, с которым я водил знакомство в Женеве. Уверяю вас, он не смог бы и вполовину столь поэтично передать нежность сердечной привязанности, как это сделал граф Палевский. При этом следует учесть, что генерал — не литератор, не поэт, а военный, офицер, чья жизнь проходит не за конторкой с пером в руках, а в походах и прочих удовольствиях строевой жизни, коих, признаться, я никогда не понимал. Тот же немец только и делал, что марал бумагу, не создавая ничего путного.

Докки машинально кивнула и краем глаза посмотрела на отца и сестру Палевского — они стояли вместе, тихо переговариваясь. У графа Петра было серьезное, даже мрачное выражение лица, княгиня хмурилась и покусывала нижнюю губу, коротко отвечая на слова отца.

После разъезда гостей Докки в беспокойном нетерпении ожидала возвращения Палевского. Она не знала, как теперь с ним держаться, что говорить и делать, когда он ожидает ответа на свое признание.

«Конечно, он понимает, что я неравнодушна к нему, но хочет, чтобы я сказала это вслух, — думала Докки сначала в библиотеке, когда следила за застрявшими на одном месте стрелками часов, а потом — не в силах усидеть на месте — в садике, куда вышла, чтобы вдохнуть свежего ночного воздуха и остудить разгоряченную сумбурными мыслями голову. — Но неужели, неужели ему достаточно лишь моих слов о любви?»

Ей хотелось надеяться на большее — на что она еще совсем недавно не могла и рассчитывать и о чем глупо было мечтать даже втайне, хотя вслед за объяснением в любви далеко не всегда следует предложение руки и сердца. Можно любить одну, в жены же взять совсем другую. Вновь и вновь ей приходила на память брошенная Палевским реплика: «Или вы предполагали, что прежде я женюсь на вас?» — слова жестокие, пусть сказанные в запале во время ссоры. Но раз они были произнесены, значит, он подозревал, что она — как и многие другие его любовницы — может помышлять об узаконивании их отношений, и ясно дал ей понять, чтобы она не строила планов на этот счет. Если предположить, что под влиянием чувств к ней он переменил свою позицию, то теперь, когда его родные узнали, с кем он проводит ночи, они несомненно будут против того, чтобы Палевский связал себя какими-либо обязательствами с двадцатишестилетней вдовой.

«Вместо того чтобы радоваться, я умираю от сомнений и беспокойства», — корила себя Докки. Она пыталась прогнать тревожные раздумья и припомнить строчки романса, но от волнения смогла лишь восстановить в памяти «ты — тайна счастья моего» и твердила эти слова как заклинание, пока не отворилась дверь в сад и в ее пролете не показался высокий силуэт мужчины.

Мгновенно растеряв все мысли, Докки поспешила к нему — в его раскрытые объятия, в которых она с наслаждением укрылась от дум, ее снедающих.

— Вы замерзли? — наконец спросил он, но она только помотала головой, уютно устроившись у него на груди, надежно прикрытая его меховым плащом.

— Пойдемте в дом, — он потянул ее к дверям. — Видит бог, я еле выдержал эти часы, сгорая от нетерпения остаться с вами наедине.

Его голос обволакивал, руки, крепко поддерживая, увлекали за собой, в спальню, где, торопливо освободившись от одежды, они ласкали и любили друг друга, пока в изнеможении не растянулись рядом на измятых простынях.

— Вам понравился романс? — спросил он, касаясь губами ее волос, разметавшихся по подушке.

— Очень понравился, — Докки погладила его плечо, в который раз поразившись шелковистости его кожи. — Но неужели у меня действительно был такой холодный взгляд?

— Ледяной, — ухмыльнулся Палевский, целуя ее шею. — Вы сидели в коляске и с осуждением смотрели на меня.

— Напротив — я была покорена той сценой, — запротестовала она. — Вы проявили такое участие к девочке, бросившей ленты, и меня это ужасно растрогало. И потом, когда я увидела ленточку, вплетенную в пряжку уздечки…

— А, так вы заметили?

— Конечно, хотя вы так на меня накинулись тогда…

— Вы не остались в долгу, заявив, что я вам совершенно не нравлюсь. Неужели я вам действительно не нравился? — голос его стал бархатным. — В то время как я совершенно потерял от вас голову.

— Вы потеряли голову? — Докки засмеялась, уткнувшись носом в ямочку у его ключицы. — Никогда не поверю, что вы способны на нечто подобное.

— Полностью и бесповоротно.

— Да вы обрушились на меня, как лавина, заявляя, что я сплошь состою из айсбергов и торосов.

— Мне хотелось увидеть огонь в ваших спокойных глазах. И я его увидел, и тогда окончательно погиб.

— И поэтому вы говорили мне колкости?

— Но вам это нравилось, признайтесь.

— Нравилось, — согласилась Докки, — и ужасно раздражало. Вы будто хотели вывести меня из себя.

— Очень хотел, — Палевский перевернулся на бок, чуть слышно охнул, устраиваясь поудобнее и притягивая ее к себе.

— Ваша рана! — встревожилась Докки.

— Почти зажила, — сказал он. — Афанасьич постарался на славу.

Он стал покрывать ее лицо поцелуями, настойчиво ища ее губы, которые она охотно ему подставила.

— Мне так хотелось, чтобы исчез неприступный вид, который вы на себя весьма успешно напускали, и порой мне это удавалось, — Палевский облокотился, приподнимаясь и вглядываясь в ее глаза. — Я упустил вас в Вильне, но поймал у Двины, а усердный подручный государя, что уничтожил переправу, сам того не ведая, помог нам увидеться вновь.

— А… вы знали, что мост сожжен? — задала Докки вопрос, поиски ответа на который некогда изрядно ее помучили.

Палевский хмыкнул, перебирая пряди ее волос:

— Нет, не знал — эта переправа лежала в стороне от пути следования войск. Хотя должен признаться, что намеренно скрыл от вас наличие еще одного моста неподалеку от места нашей встречи, по которому поезд с ранеными был переправлен на другую сторону реки. Но я не мог расстаться с вами так скоро.

— Я была рада провести с вами эти часы, — прошептала она. — И тому, что все так сложилось. Но… но ведь не выйди я ночью на балкон…

— Но вы вышли…

— Это получилось случайно. Мне приснился сон, будто меня окружают французы, а вы ранены, — она вздрогнула, вспомнив, как проснулась от страха.