— О чем Вы, Анри? — Сердце Нелли странно задрожало.
— Тогда… на кладбище… в Роскофе. — Взгляд Ларошжаклена обжигал, дыхание сделалось частым. — Любая… любая поняла бы все, но Вы не поняли… Не поняли вправду, без притворства… Откуда в Вас странная сия чистота… не девичья, какая-то иная! Вы вить не святая, я вижу, что никак не святая!
Анри де Ларошжаклен смотрел ей в лицо — смотрел так, как никогда не смотрел Филипп. Господи, как же она глупа! Сколько романов прочла о безумствах любовных страстей… Но даже над книгой не доводилось ей представлять себя объектом рокового влечения.
— Вить в Вас много женского, Вы очень привлекательны, Элен, — светлые кудри на лбу молодого шуана намокли от испарины. — Однако в Вас нету ни капли кокетства. Допрежь я не встречал женщины без самой естественной сей искры, и никак не чаял, что такая женщина может столь увлечь. В чем Ваша тайна?
— Сие не тайна, а ерунда, Анри, — Нелли уже овладела собою. — Мне просто никто отродясь не признавался в любви.
— Но… — молодой дворянин не посмел продолжить.
— В том числе и мой муж, — Нелли улыбнулась. — Мы повстречались, когда я была подростком. Любовь выросла из дружбы — когда, Бог весть. Не верьте, что такая любовь не глубока! Муж мой был щаслив со мною, щаслив как только может быть мужчина, заверяю Вас!
— Этому я верю, — Ларошжаклен по-прежнему дышал как скороход.
— Анри, Анри! — Нелли смело положила ладонь на руку шуана: он задрожал, как в ознобе. — Я не была для Филиппа де Роскофа ни тайной, ни чужеземкою! Я была дитятей, что превращалося в женщину на его глазах! А рядом с Вами другое дитя — понятное и близкое. Не отвергайте дара, что посылает Вам Господь. И не ласкайтесь надеждою обокрасть мертвого, это грешно.
Ларошжаклен отпрянул, словно получил пощечину.
— Я не хотела оскорбить Вас, Анри.
— Пустое. — Теперь спокоен казался и Ларошжаклен. — Вы сказали единственное, что могло принудить меня хотя бы попытаться обуздать свои чувства. Вы боле не услышите о них, Элен де Роскоф. Одна лишь просьба, при том — глупая.
— Я люблю глупые просьбы, — Нелли улыбнулась. — Говорите же!
— В память о сегодняшнем чуде… Не смейтесь! Поменяемся нашими лилеями, оне вить одинаковы! Пусть я сохраню Вашу, а Вы — мою.
— С радостью!
Два благоухающих крина, похожих на короны снежных королей, вправду казались близнецами. Прежде, чем положить лилею Нелли средь сложенных в верхний карман куртки бумаг, шуан на мгновение приник к лепесткам губами.
ГЛАВА XXVII
Еще через день пути вдали показался замок, сложенный из обыкновенного для Бретани коричнево-золотистого гранита. Если когда-то в отрочестве Нелли перепутала на Алтае естественную скалу с рыцарским замком, здесь с нею едва не приключилось обратного конфуза. Уж давно она привыкла к тому, что каменные строенья в Бретани грубы, ибо гранит плохо поддается человеческим рукам. А когда б сие и запамятовалось, совсем молодой шуан по имени де Сентвиль, родом из Нормандии, пол-утра развлекал ее рассказами о родных своих краях.
— Бретонцы скажут, что известняк мягок и простоит де меньше, не две с половиною тысячи лет, но просто две, — весело улыбаясь серыми глазами, рассказывал сей русоволосый юноша. — Сказал бы, поживем-увидим, да судите сами, дорогая мадам де Роскоф, какие нонче времена! Можно и не дождаться. А все ж скажу я Вам, мягок-то мягок наш камень, однако ж мягкость его — под резцом. Он твердеет с годами. Снаружи, увы, не только твердеет, но и чернеет на ветру, даже больше других камней чернеет, либо просто причина в том, что в Нормандии вить ветры любят гулять на воле. Средние века вить не были мрачны, как люди думают, глядя на церкви готические! Готика была белой и веселой, ровно ее дитя раскрасило! Но ах, сколь хотелось бы мне показать наши прекрасные соборы изнутри, там, где ветру не дано власти! Даже у Парижского собора Богоматери Вы не увидите того особого розового света, коим сияют своды храмов мужского и женского монастырей у нас в Кане!
На этих-то словах юного Сентвиля вдали и воздвиглась скала, каковой прикинулся поначалу замок Керуэз. Был он о мощном донжоне, с высокими стенами, заросшими до половины мохом и камнеломкой.
Почти сразу перед тем, как Ан Анку, шедший впереди, произнес имя замка, Нелли привычно обернулась через плечо. Все утро втайне тешилась она радостно ребяческой забавою: глядела, как прорастают вослед новые лилеи. Надо сказать, прорастали они по-разному: некоторые цветки сразу, словно пущенная стрела, выпускали наружу бутон, некоторые бугрили землю потихоньку. Поэтому Нелли не враз поняла, что цветочный след оборвался.
— Стало быть безбожники близко, — сказал на то господин де Роскоф. — Боюсь, друзья мои, что они в Керуэзе.
— Как окаянцам ни быть, — отозвался Морской Кюре. — Замок стоял в осаде с конца ноября по март. Сам-то виконт месяцем ране погиб под Фужером, оборону держала старая мадам де Керуэз с двумя внуками — тринадцати и четырнадцати годков. Парнишки-то были не Керуэзы, а Тремели — сыновья ее меньшей, Жанны. Самой принцессе-то седьмой десяток пошел — а с пушками управлялась как молоденькая. Славно держались, даром что все седла на суп пошли. Да один из парнишек прочел в книжке в недобрый час, что ласточкины гнезда тож годятся в пищу. Правда оно или нет, а обоих их подстрелили синие, и юного Тремеля и сынка Мао, конюшего Керуэзов, когда они лазили за гнездами за этими по стенам. Парнишка конюшего сразу помер, а меньший из Тремелей после — от раны. Хотели, вишь, как лучше, гарнизон очень уж оголодал. Да какой гарнизон, слово одно! Старуха ружья раздала полдюжине слуг.
— Эх, на неделю б еще их хватило, помощь вить шла из Вандеи! — с отчаяньем произнес де Глиссон.
— Не корите себя, — отвечал ему Ларошжаклен. — Тут вить у вас было все поле в «васильках», тысяч десять.
— Да, их было слишком много. Мы их дергали вылазками, но против такого множества это были осиные укусы. Кабы удалось переправить в Керуэз хоть немного пороху да провизии!
Спрашивать о том, что случилось с осажденными, не было нужды. Но кто-то поди жив остался, раз столько всего известно. Нелли вздохнула.
Замок меж тем приближался. Вот уж можно было разглядеть глубокий ров, наполненный водою, видимо, проточной. Мост был спущен. Синие, поди, угнездились крепко.
Отряд, по понятной причине не направляясь к замку, поднялся по дорожке, вьющейся в яблоневом саду, раскинувшемся на склоне крутого холма. Нетяжелые носилки шуаны несли по двое, иногда сменяясь. Раза два оступившись, Нелли поняла, что подъем изряден, и тут же сие подтвердил открывшийся с новым витком тропы пейзаж. Подъемный мост был виден теперь снизу, лежащий над водною опояской. На нем сидели, пользуясь солнечным днем, три синих солдата, верно, караул.
Самая меньшая из легкого авангарда, девочка по имени Левелес, которую Нелли никак не могла даже про себя назвать Жаном, вопросительно обернулась на мадемуазель де Лескюр. Та, в свой черед, глянула на де Ларошжаклена. Тот кивнул.