Ларец - читать онлайн книгу. Автор: Елена Чудинова cтр.№ 125

Верхуслава трясет головою, тяжеленная коса бьет по спине, как плеть: пустые то страхи, неумные. Отсюда, с колокольни, видно, какая глупость у ней в голове. Далеко за посад видать. Хоть и немного разглядишь в сплошной белизне полей и лесов, таких разноцветных во всякое время, кроме зимы. Даже дерева спрятаны под снежными шатрами. Укрыта снегом речная гладь, безопасная для саней и человека. Селенья опознаешь лишь по колоколенкам, дымок на крышами отсюда не разглядишь… Зато дороги, большие да малые, вьются, как серые змеи, уходят в далекую даль.

Тартаркан, главное чудище, пожрал много царств в теплых краях и родил Чиркана, Чиркан же родил Тесирикана, Куртикана и Бататаркана. В три стороны они пошли. Бататаркан хочет идти на Русь, готовит войска, так говорят половцы. За тридцать девять лет хотят они разорить весь мир.

Атилла, Бич Божий, разорял христианские земли, когда Русь была еще поганой. Не выпало ему тридцати девяти годов власти, дерзнул он взять в жены юницу холодной северной крови, с серыми глазами и льняной косой. Перед шатром Атиллы обыскали ее гадкие старухи, искали, нет ли оружия. А дева накинула на шею поганому уроду льняную косу, да придушила его. А потом выбралась из шатра, прыгнула в реку Дунай да уплыла живая-невредимая. А теперь русские земли христианские, неужто ад на них разверзнется? Неужто не сказка страшная — Бататаркан, внук Тартаркана?

Пальцы Верхуславы закоченели, ледяной металл кольца обжигает, словно раскаленный в кузне. Промерзший дощатый настил уходит из-под зеленых востроносых сапожек. Зимний день меркнет… Нет! Нелли, погруженная в серую душную тьму, словно зренье ее меркнет, препятствует правой руке дотронуться до левой. Нету Нелли, нету и Верхуславы. Только душа, объятая ужасом в сером сумраке.

Ужас привиделся во сне, она пробудилась от крика. Только и явь сейчас страшна не меньше. Верхуслава ощупью находит в темноте теплый колючий плат, тканный из овечьей шерсти. Светает, но окошко горницы выходит в разросшийся старый сад, толстые стволы и спутанные гривы голых еще весенних ветвей медлят впустить вовнутрь свет. Свечу затеплить нельзя — свечи надобно беречь: от греческого огня сгорели склады воскового запаса. Верхуслава видела в тот день сама, как летели, впиваясь в кровли, несмертельные легкие стрелы, отягченные комьями жира. «Поджигать станут», — объяснил дядя Олег, работая лопатою, словно простой смерд. Лопаты опускались и поднимались в руках десятков мужчин, разломавших деревянную мостовую. То там, то здесь, посередь улицы подымались горы рыхлой земли. «Греческий огнь водою не зальешь, легче землей закидывать», — в отличье от отца, дядя Олег был в тот день с Верхуславой разговорчив. Мальчишки вытаскивали стрелы, со странной осторожностью поглубже швыряли в ямы, что зияли теперь рядом с земельными сыпкими холмами. «А жир зачем?» — «Хотят, чтоб лучше горело». — «Так зачем его в ямы бросать? Ежели тартары такие глупые, что нам припас посылают?» — подивилась Верхуслава. И мудрено было не подивиться, когда каждая горстка зерна на счету. «Нельзя его есть», — отводя глаза, проговорил дядя. «Он отравлен?» — «Отравлен? Да… отравлен. Ты, дитятко, ступай с Богом к бабушке». Разговаривать дяде вдруг отхотелось. Но тут как раз свистнуло в воздухе — и о покатую крышу складов ударился обычный глиняный горшок, разлетелся вдребезги, брызнув черной жижей с едким незнакомым запахом. За ним — другой. И тут уже запищало отовсюду — следующие стрелы несли не жир, а огонь. Один из срубов полыхал так, что горожане, отступившись, взялись за соседние, еле тронутые огнем. Из рук в руки бежали наполненные ведра, опрокидываясь на алые прозрачные языки, только из ведер лилась не вода, а земля.

Давно уж не поднимается Верхуслава на колокольню: стаявшие снега не обнажили привычных крыш. На незатянутой еще свежей травою, серой земле чернеют пепелища, торчат мертвые остовы печей. Куда ж делись жители? Удалось ли кому бежать? Полонены? Убиты? Вырублены ближние леса. Не воротились птицы с зимовий, взамен их пенья пронзительно звучит тишина. Только изгиб реки и дает узнать знакомую местность. Пусто, пусто вокруг. Лишь подходит и подходит вражья сила. Взамен сожженных селений явились селенья тартар — только странные они, не стоят на месте. Дым вьется над острыми крышами — там готовят еду. Там же обогреваются. Не сразу и заметишь, что тартарские дома — на колесах. Как все степняки, тартары не знают ни лавок, ни столов. Богачество убранства для них — ковры, а коврам есть место и в конной кибитке. Впереди поселенья бежит табун — не только на смену усталых коней, это и пища на своих ногах. Тартарские мохнатые лошади питаются самой чахлой травою и остаются сильны, овса они не знают. А теперь, покуда нету травы, едят они сено из разоренных поселений.

Вблизи же тартарина Верхуслава видала только один раз, да и то не живьем. Одетый в синее платье, и не разберешь какой ткани, до того лоснистое от жира, он безвольно мотался по спине храпящей лошадки, жестко захваченной в веревочную петлю. Верхуслава не удержалась, побежала с детьми следом, хоть и не по годам ей, да иной раз и малый рост пригодится. Протащив немного от ворот, вылазчики петлю ослабили. Низкорослая лошадка тут же взвилась на дыбы, всадник вывалился навзничь на землю. Короткая шея оказалась пробита стрелою насквозь, чуть левей позвонков — торчал лишь оперенный конец. Вторая стрела торчала из груди. Лицо у тартарина показалось плоским, куда площе половецкого, и не смуглым, а цвету воска, с тем лишь различьем, что воск доселе казался Верхуславе красив. Быть может, потому, что воск пахнет цветочною пыльцою, от тартарина же разило много хуже, чем из отхожего места. Должно быть, так в Инферне и пахнет, подумала Верхуслава. Мужчины обступили тело, разглядывая кривой меч об одно острие, копье с крюком для, Верхуслава уж знала, вытаскиванья противника из седла, пилку для заточки стрел. Длинен при нем оказался и запас вервия — всадники большим числом таскают тяжелые пороки для долбежки стен, Гуляй-города, колесные башни, хитрые камнеметы, в которых огромные булыжники укладывают в великаньи ложки, что взлетают будто сами собою. Дивятся взрослые — откуда у диких мудрые орудия осады, кто их обучил такое ладить? Верно, то знанье побежденных народов. Народов, что слизнул с лица земли черный язык подземного чудовища, вырвавшегося на волю. Канули в пустоту книги их любомудров, сказки их детей, своды их зодчих, только злое знанье пережило творцов. Ужели и русских больше не станет?

Только одного тартарина видала Верхуслава, зато слышит многих и часто. В мертвом пространстве, что опоясало теперь город, далеко-далеко разносятся визгливые крики, пронзительные, бесовские. Раньше начинало ее знобить, когда ветер доносил тартарский клич. Теперь он словно все время звучит в ушах, словно гул кровопивных мошек. Есть ли он сейчас, нет, бесовский вой, все одно слышно. Иной раз он привычен и вовсе даже не страшен, а иной раз невыносим, вот как сейчас, когда охота головой биться о стену, лишь бы его заглушить. Верхуслава, свернувшись в постели, изо всех сил зажимает уши руками так, что кольца впиваются в кожу…

Кончики пальцев окрасились кровью: Нелли не сразу заметила ссадину на щеке. Поцарапала перстнем. Что ж за город это был? Ни разу не мелькнуло названья. Как же удалось уцелеть Верхуславе, Неллиной ровеснице? А вить она не только осталась жива, даже на чужбину не попала. Как бы иначе перстенек попал в ларец? А ей, Нелли, удалось то, чего не получалось ране: задержаться в виденьи по собственной воле. Быть может, потому она слабее обыкновенного, и вой, напугавший Верхуславу, все еще отдается в ее ушах? Экая гадость!