Овидий в изгнании - читать онлайн книгу. Автор: Роман Шмараков cтр.№ 66

Жена тоже плачет.

– Возьмет его теперь к себе в Китай, – сквозь слезы говорит она. – Там сейчас все бурно развивается. Переключи на второй, там «Пляски параличных».

Афанасий Степанович переключает на второй, там показывают большую золотистую рыбу с перистыми плавниками, мягко плывущую вдоль экрана. «Разве “Пляски” уже кончились?» – с удивлением говорит жена. Рыба, словно в замедленном кино, поворачивается лицом в экран и смотрит на Афанасия Степановича своим золото-черным глазом. Он узнает ее, таких разводил его шурин в трехлитровой банке, со смехом пугая их толстым пальцем. Он хочет посмотреть на рыбу поближе и подходит к телевизору, сверху у нее, как и у всех пород, выведенных в бассейне, ракурс выгоднее. Ему вдруг не хватает воздуху, он судорожно сглатывает и окунается головой в телевизор. Там зеленые волокнистые сумерки и пахнет рассолом, его кресло отсюда видно искривленным по нескольким осям. Он делает спиральное движение и соскальзывает в телевизор, задрав ненужные более ноги. Ил со дна встает неслышными столбами навстречу его бурному погружению; минутно заслоняет свет над ним белесое чрево большой рыбы. Прасковья Степановна за стеклом, тронутым ряской, выглядит столь же выпукло-вогнутой, как кресло и ковер с разлатым оленем на стене. Она оказывается у телевизора и, подскочив с несвойственной ее возрасту резвостью, врезается в его мерцающую зыбь позолоченной блесной, и Афанасий Степанович несколько отплывает в сторону кинескопа, давая дорогу ее суматошным плесканьям. Прасковья Степановна больше размером, но Афанасий Степанович изящней, и у него прекрасный зефирный хвост, напоминающий шлейф, с радужными пятнами и глазками, как у редкостной бабочки. Виталик перестает стучать в окно, понимая, что в этом доме ничего не добьешься».

Тут в наступивших сумерках они заметили, как поблизости сквозь черные ветви неведомых деревьев трепетно засветилось окошко. Выйдя на свет, они с удивлением увидели будку со знакомым василиском, повернутым в геральдическое лево. Они заглянули в дверь, человек с горьковскими усами приветливо развернулся в их сторону, старушка тотчас захлопнула дверь. «Дела, – сказала она. – Похоже, в этих краях пространство одномерное. Как лист Мебиуса». «Это как понимать?» – спросил Ясновид. Она оторвала от подола полосу ткани, свернула и показала Ясновиду, взяв его за палец, как он, беспечно идя по дороге с геометрическими петушками, вдруг оказывается с их изнанки. «И что это значит?» – спросил он, оторвавшись от гулянья по подолу. «Заплутали мы». «Это, я так понимаю, та же опять таможня?» «Скорее это изнаночная сторона той таможни». «Что ж тут все не как у людей», – выразился Ясновид. «В чужой монастырь со своим уставом не ходят, – заметила она. – Терпимей надо быть к иным культурам». «Какие из этого практические выводы?» – нервно поинтересовался он. Старушка вздохнула. «Обратно таможню будем проходить, – сказала она. – Потерпи, родной». Она ударилась о крыльцо и обернулась русскою зимой, стукнула Ясновида лицом об стенку, и он встал трескучими морозами, от которых лампочка в коридоре потускла и поросла белыми папоротниковыми листьями. Старушка инсталлировала морозы и вошла в отапливаемое помещение. «А вот кто тут! – зазывно сказала она. – Это я к вам припожаловала, зимушка-зима! Заждались, заждались вы меня, родимые!» Она махнула правым рукавом, из него вылетели лихие тройки, будто только что с палехских шкатулок, с конями основных цветов, бьющими гремучим копытом, удалыми молодцами в ресторанных рубахах и разгоряченными невестами в ряснах и кокошниках на босу ногу. За ними следом трусили бурой массой волки-прихлебатели, которым периодически сковыривали из саней по невесте. Она махнула левым рукавом, из него высыпались проводы зимы, в ожидании которых скучали на неструганых столбах шедевры таксидермии, облитые соляркой; звучали жаркие поцелуи на морозе, морковь сочным теплым мазком торчала из обобщенно решенного объема снеговиков, гремели широкие масленицы с понедельничными расстегаями и субботними неохотными застегаями и перевязывались оберточной ленточкой русские розы, свежие в пыли снегов. «А вот у меня морозы трескучие! – сказала она и щедро дохнула ими, так что конфискованные обои в мелкий мышиный горошек съежились и затрещали на стенах. – Стар и млад веселья ждут! Где, яхонтовый, подписываться?» Чиновник зябко потерся. «Видите ли, мэм, – сказал он. – Мы, безусловно, рады вас видеть. В наше время антропогенных вторжений всякое непосредственное проявление природы вызывает горячий интерес. Но возникли некоторые нюансы. Три дня назад у нас проснулись все ежики. Им потно спать. Теперь им нечем заняться, они хрюкают под скамейками, а если по ним ударят ваши морозы… как это вы говорите… трескучие, есть основания считать, что до девяноста процентов их вымерзнет. Между тем ежики не только существенно обогащают мир красок, звуков и перемещений родной природы, но и являются важной частью ее оборотного капитала. Мы поставляем ежовьи шкурки ведущим производителям женских стелек, ежовье молоко лежит в основе нашего детского питания, приближаясь по жирности к китовьему, а костная мука из них является важным ингредиентом фарфора, придающим ему розовую прозрачность, а размещенным на нем пастушкам – реалистичные очертания. Как человек, пустивший корни, я хочу, чтоб корням не было неуютно. В следующем году, надеюсь, мы встретимся с вами в календарные сроки, где-то в последней декаде ноября, а сейчас, извините, ничего не могу для вас сделать». «Вот, значит, чего, – скучно сказала русская зима. – Оно конечно». Она начала сматывать в рукав разлетевшиеся по помещению гулянья и игрища. В дверь заглянули телескопические сычи. «Извините за вторжение, – вежливо сказали они. – Вы тут не видели такой старушки сухонькой и парня с мечом? Нет?» Чиновник сказал: нет. «Вы?» – строго обратились сычи к волкам, закатившимся под стол. «Мы-то что, – невнятно отвечали волки набитым невестами ртом. – Мы-то». «Вы?» – спросили сычи удалых парней. «Да мы разве чего? – согласно отвечали парни. – Ты только прикажи, милостивец наш!» Сычи глубоко вздохнули и исчезли из помещения. «А кстати, – негромко сказал чиновник, – раз уж тут было упомянуто. У вас, в самом деле, нет ли в инвентаре таких… подростков… с мечами? Сейчас на них спрос среди частных коллекционеров». «Нет», – сухо отвечала зима. «Это, знаете ли, определенное упущение… в репертуаре традиционных развлечений, кажется, должно быть…» «Вам как вдовцу…» «Почему я вдовец?» – удивился чиновник, но вдруг посерьезнел и принялся звонить домой.

Зима выплыла в коридор, унося ощущение праздника. «Минуту терпения», – сказала она себе. Одутловатая девочка с белым петухом в руках и мужчина в медном пожарном шлеме, терпеливо ждавшие своей очереди в коридоре, с интересом наблюдали за ее действиями. Через минуту к чиновнику вошел щегольски одетый землемер, его черные волосы украшал котелок, а на шее висел медальон с фотографией, на которой молодая женщина смотрела в камеру с неопределенной нежностью, позади нее ветер раскачивал качели, тень от качелей падала к женщине, а от женщины – к качелям. «За землей нужен глаз, – сказал он таможеннику. – Еще когда она была молода, жила с родителями и небо было принято у них женихом, уже тогда за ней нужен был глаз, из-за этого были неприятности. Я избавлю вас. Мне будет нужен телефон, чтобы вызвать помощников, но в целом я заранее уверен в результатах». Заглянули сычи и сказали: «Мы все-таки, извините, спросим еще раз насчет старушки. Точно не было?» Чиновник развел руками. «Никакого надзора за передвижениями, – заметили сычи. – Земля велика, а следить некому». «А кто же я?» – сурово спросил землемер. «Ты землемер», – помолчав, с уважением ответили сычи, глядя на его землемерскую наружность, и коллективно исчезли.