Тринадцатая гостья - читать онлайн книгу. Автор: Анна Данилова cтр.№ 10

Страница

– Дома поговорим.

В детстве я очень боялась этой фразы. Она ассоциировалась у меня с очень тяжелыми разговорами с отцом, с выяснением отношений, упреками. С самого раннего возраста отец держал меня на крючке этой убийственной фразой.

Помню один случай. Поехали мы в деревню, к родственникам. Взрослые сидят за столом, я скучаю, слоняюсь по большому дому, заглядываю в шкафы, пробую на вкус все то, что нахожу в кастрюлях и сковородках в кухне, гуляю по двору, пытаюсь познакомиться с собаками и кошками. И вот в сенях я открыла буфет и увидела картонную коробку, полную яиц. Я не знаю, зачем я это сделала, но мне почему-то захотелось разбить их (Цок! Цок! Цок!) – ровно разбить, вдоль домотканой полосатой дорожки, как раз на красной полосе…

Шума было много. Все взрослые в основном смеялись. И только отец, взглянув мне в глаза, сказал:

– Дома поговорим.

Меня никогда не били, не пороли. Но лучше бы уж выпороли.

Или вот такой случай. Снова в гостях. Я – уже подросток. Сижу за одним столом со взрослыми. Половину из того, о чем они говорят, не понимаю. Мне скучно. Начинаются танцы. Меня приглашает друг отца, Борис. Высокий, хорошо одетый мужчина, от которого пахнет коньяком. Я в тоненьком платье, и он обнимает меня так, что у меня начинают пылать уши. И оторваться от него не могу, боюсь, и противно, что лапает меня. Спрашивает: у тебя есть мальчик? Я говорю, что нет. И он со вздохом: они ничего не умеют, эти мальчики. Я тогда не понимала, что именно он имел в виду. И что же такое мальчики должны уметь. После танца я пошла в ванную комнату, привести себя в порядок. У меня было такое чувство, что меня прилюдно раздели. Когда выходила, столкнулась с отцом, который, вероятно, поджидал меня.

– Ты зачем с ним танцевала, а? Он же тебе в отцы годится?!

– Но он сам меня пригласил. Ты же знаешь!

– Ладно. – Я видела, что его всего трясет. – Дома поговорим…

Но дома он со мной не говорил. Они ругались с мамой. Тихо, но все равно – ругались. Я услышала лишь ключевую фразу, которая мне все и объяснила: «Не хочу, чтобы наша дочь выросла шлюхой».

А дочь выросла авантюристкой, прохиндейкой, легкомысленной особой. Что правда – то правда.

И я сбежала. Помощник консула отвез нас в ту квартиру, которую снимали мои родители, разыскивая меня, и мы тепло распрощались. Мама плакала. А я вдруг отчетливо представила себе весь тот ужас, что мне сейчас предстоит – разговор с родителями. Ведь мне придется отвечать за все, что случилось со мной. И за роман с Тони, и за все потерянные нашей семьей деньги, и немалые. А у меня просто не было сил разгребать весь этот кошмар.

Я знала: все то время, что мы еще пробудем в Варне, пока не купим билеты, и даже время в полете, не говоря уже о возвращении в Москву, домой, родители будут пилить меня, безжалостно упрекая за все, что я натворила. Я попросту разорила их, не говоря уже о том, что сама испортила себе жизнь и теперь меня, по всей вероятности, может ждать только тюрьма. И если поначалу они начнут издалека, из детства и школьных лет, с моей средней успеваемости и подростковой неуправляемости («…Все дети, как дети, а ты готова спать, не снимая роликов…» или «…Ты думаешь, мы с папой не понимаем, что твой мотоцикл – это способ убежать от проблем, от одиночества, от самой себя?! Но так нельзя жить, надо смотреть жизни в глаза, надо понимать, что ты родилась женщиной, а не мужчиной, и тебе надо хотя бы изредка надевать платья, красить губы…»), то потом краски будут сгущаться все больше, и отец не поскупится на крепкие выражения. И пока мама будет вспоминать всех тех потенциальных женихов, которых я упустила, отец заклеймит меня позором, непременно обзовет (в который уже раз!) шлюхой и бросит в сердцах, что мне не хватит всей жизни, чтобы расплатиться с ним за свое легкомыслие. Я так хорошо представляла себе наш разговор, что меня заранее тошнило от надвигающихся разборок с самыми моими близкими людьми. А ведь они могли бы повести себя и по-другому. Пожалеть меня, обнять, поцеловать в мою облысевшую голову и сказать, что они готовы забыть все, лишь бы не травмировать меня, не вспоминать весь этот кошмар.

Но по выражению их лиц я понимала, что ждать такого выражения родительской любви мне не приходится. Но и давать себя на съедение самым близким людям я тоже не собиралась. От меня и так уже почти ничего не осталось. Так – тонкая оболочка человеческого существа.

В одном кармане джинсов я судорожно сжимала рукой теплый бумажный рулончик – подарок Тони, деньги, которые он успел сунуть мне перед тем, как его убили. В другом я хранила возвращенные мне матерью Тони (под нажимом помощника консула) свои паспорта: заграничный и российский, внутренний. С этими сокровищами я могла обрести настоящую свободу – раствориться в благословенной, теплой, чудесной стране Болгарии, чтобы меня потом долго искали и не нашли.

Мы уже поднялись по лестнице и остановились перед дверью квартиры (где мои родители готовились меня морально высечь), как я, вдруг резко повернувшись и взглянув им в глаза, сказала:

– Я ухожу. Вернусь к вам, когда соберу пятьдесят тысяч долларов. Пожалуйста, не подключайте больше консульство, у них и так много работы. Я не маленькая, не потеряюсь. Деньги у меня на первое время есть, документы тоже. Простите меня…

Они не успели ничего мне ответить, как я бросилась вниз по лестнице, выбежала на улицу и помчалась, куда глаза глядят, подальше от этого дома, от моих самых близких людей.

Я не стала обманывать Нуртен, сказала ей, что завтра утром уезжаю в Германию. Нелегально. У меня там подруга, которая обещала помочь мне с работой. Нуртен не надо ничего объяснять. Она и так отлично понимает, что я не могу целыми днями гладить ее белье и доить коз. Я еще слишком молода, чтобы не желать себе лучшей жизни. К тому же она знает мое отношение к мужчинам, поэтому верит мне, что я отправляюсь в Германию не к мужчине, а на самом деле к подруге. Она переживает за меня, спрашивает, не опасна ли моя затея. Нуртен в этот вечер особенно хороша. В новых темно-синих шароварах, в белой блузке и вязаной, украшенной вышивкой с орнаментом красной жилетке, она сосредоточенно выбирает из рассыпанной на чистом гладком столе фасоли мусор (соломинки, сухие веточки, комочки глины). Мужа ее дома нет, а потому она позволяет себе снять с головы привычный платок, который она, как и все местные женщины, повязывает сзади на шее, и продемонстрировать мне свою новую стрижку. У нее, как и у всех турчанок, густые, роскошные волосы. Сколько раз я спрашивала ее, почему они до сих пор, как и сто лет тому назад, прячут волосы под платками, но ответа так и не получила. Молодые же девушки и женщины, не обремененные привязанностью к традициям, ходят в джинсах и с распущенными волосами. И что удивительно: если мои соотечественницы делают все возможное и невозможное, чтобы их волосы были гуще, а прическа – объемнее, то здесь все наоборот – они стесняются своих пышных грив, им хочется иметь тонкие редкие волосы и желательно светлого оттенка…

Страница