Когда осыпается яблонев цвет - читать онлайн книгу. Автор: Лариса Райт cтр.№ 72

– Давай-ка поднимайся с кровати и шагай мириться.

Марта повернулась и посмотрела на нее воспаленными глазами:

– Ты считаешь?

– Если любит – простит. Еще и спасибо скажет, когда поймет потом, от каких сложностей ты его избавила в семнадцать лет. Он просто гордый. Не такое уж и плохое качество для мужчины. Но любовь должна быть сильнее гордости, так что иди, Марта, иди, сил никаких нет смотреть на то, как ты мучаешься.

Марта попыталась встать, покачнулась и рухнула обратно на кровать.

– Что, Марта? Что? – Ритуля испуганно схватила ее за руку и тут же испуганно отдернула свою: – Да ты вся горишь!

Вызванная «неотложка» увезла девушку в больницу. Анализ крови, срочная операция, неделя реанимации в борьбе с жутким сепсисом – как оказалось, последствием неудачного аборта, – а потом смотрящие в угол глаза Ритули и ее отчаянно молящий о прощении голос:

– Им пришлось удалить матку.

И пустота. Пустота. Марта больше не женщина, а так… Человек, лишенный главного предназначения в жизни. И снова кровать, снова слезы в подушку, взгляд в никуда и нежелание ни есть, ни спать, ни что-либо делать.

Но тогда Ритуля не дала ей сломаться. Часами сидела у кровати и уговаривала. Рассказывала о том, как потеряла все, но нашла в себе силы двигаться дальше. Говорила о том, что тоже думала, что никогда уже не будет иметь детей, а теперь у нее есть она – Марта. И гладила ее по голове, по плечам, по холодной, стальной спине и шептала:

– Девочка моя, я прошу тебя, поверь, что жизнь замечательна и многогранна. Тем более твоя жизнь, в которой есть не просто талант, а Божий дар. У тебя есть музыка, Марта. Вспомни о ней, подойди к инструменту. Сыграй свою боль, и она отпустит.

А еще Ритуля просила прощения. Просила и словами, и без слов. Чувствовала свою вину. Хотя Марта ее и не сильно винила в то время, думала, что она не специально. Потому и простила, потому и поверила, потому и нашла в себе силы двигаться дальше. И двигалась: поступила в консерваторию, пропадала на занятиях, даже позволила себе покрутить пару незначительных романов. Так, ничего серьезного. Серьезное осталось там, с Егором, а тут театральные вздохи, слюнявые поцелуи и совершенно безопасный секс: ну кто же из кавалеров от такого откажется? В общем, ничего особо путного в личной жизни девушки не складывалось. Ритуля переживала, но молчала. А что тут скажешь, если сама наворотила дел? Хорошо, хоть учится ребенок, стремится к чему-то, а душевные страдания надо перестрадать. Куда от них денешься? Зато Натка метала молнии и ругалась от души:

– Что ты разбрасываешься направо и налево? Тратишь себя на всяких!

Упреков подруги Марта всерьез не принимала. Тут, как говорится, чья бы корова мычала… Сама Натка, конечно, была уверена в том, что тратит себя на редкое дарование и абсолютный талант. Она увивалась за молодым художником, с которым ее познакомили на каком-то вернисаже, смотрела ему в рот и так отчаянно хотела с ним переспать, что грех было не воспользоваться этим желанием. Но Натка не была бы Наткой, если бы позволила ему так легко отделаться. У нее были на этого «гения» далеко идущие планы, и не успел он оглянуться, как Натка уже жила в квартире с его мамой и по очереди с ней колдовала на кухне над беляшами, чебуреками и пирожками с капустой.

– Талант надо кормить, – говорила она Марте и улыбалась абсолютно счастливой улыбкой.

– А как же твой талант?

Марте резкие перемены в подруге не нравились. Натка совершенно забросила свою живопись и говорила теперь только о работах и планах своего художника: «У Володеньки новая выставка. Володенька едет на этюды. Володенька продал два полотна». Так и говорила: «полотна», – хотя были это миниатюрки двадцать на тридцать сантиметров. Марта все ждала, когда же Натка очнется от наваждения, но наваждение звалось любовью, а ее не убивают даже самые сильные антибиотики. «Володенька» не был гением, даже художником хорошим он не был, но, к Мартиному огромному сожалению, не был он и настолько глуп, чтобы оставить такую девушку, как Натка. Они поженились, и какое-то время даже Марта пыталась верить в счастливое будущее этой пары. Вера, конечно, себя не оправдала. Непризнанный гений оказался посредственностью и быстро переквалифицировался в запойного алкоголика. А Натка? На Натке остались близнецы и парализованная свекровь. Мама ее к тому времени уже умерла, так что на помощь рассчитывать не приходилось. У Натки даже времени погоревать толком не было. Шикарную квартиру сдала, а деньги утекали рекой на раскрутку художника. Усиленная реклама плодов не приносила, хотя упрямая Натка продолжала вкладывать, не обращая внимания на бытовые неурядицы: комната в коммуналке – разве это дело после человеческих условий. Но пресловутое «с милым рай и в шалаше» работало довольно долго. Первые годы замужества Натка походила на слепую, глухую влюбленную дуру, не замечающую ничего вокруг. Иногда писала небольшие пейзажи, и, в отличие от «полотен» ее художника, они были нарасхват. Натка радовалась – муж ревновал. Натка писать перестала. А потом родила сыновей. Сначала было не так уж и плохо. Свекровь помогала, муж иногда делал близнецам козу, и сердце Натки трепетало: «Как талантливо он это делает!» Свекровь слегла быстро и неожиданно для всех, муж окончательно опустился неожиданно только для Натки. Она перевезла семью в свою трешку, которая уже через пару недель провоняла мочой, лекарствами и перегаром. Пьяный муж бранился, трезвый – плакал, дети орали благим матом круглыми сутками, свекровь смотрела сочувственно со своих грязных, мятых простыней, и было непонятно, кому именно она сочувствует. Натке надо было решать, как жить и что делать. Какая уж тут живопись? Какой талант? Прокормить бы себя и всю эту ораву, ответственность за которую она возложила на свои хрупкие плечи. И она отправилась рисовать, только не на холстах, а на ногтях. Как раз попала в струю. Индустрия маникюра шла вперед семимильными шагами, и оборотистая Натка очень быстро осваивала новые технологии и превращалась из неумехи в хорошего мастера. Места в хорошем салоне ей искать не пришлось. Ведь в нем давно работала лучшая подруга, которая и намеками, и прямым текстом говорила: «Решишься – приходи». Она пришла. Вдвоем им было уютнее заниматься не тем, о чем мечтали. Вдвоем как-то легче. По неустановленному правилу никогда не обсуждали кульбиты судьбы, но про себя каждая из них, конечно, вспоминала о той, прежней жизни, которой они жили много лет назад.

Тогда им было по двадцать. Одна собиралась стать певицей, другая – художником, и обе смотрели на мир сквозь очки с очень толстыми розовыми линзами. Разница была лишь в одном: Натка добровольно принесла себя в жертву чужому искусству, а с Мартой все получилось иначе. Проклятый дневник полностью перевернул ее жизнь. И зачем только полезла она не в свою душу? Кто просил ее вместе с елочными игрушками снимать с антресолей стопку старых тетрадей? И кто, интересно, просил их читать? Но что сделано, то сделано. Покинув Ритулю лишь с одной обидой в кармане, Марта осталась без средств к существованию. Натка выделила ей несколько метров за шкафом в коммунальной комнатенке художника, но больше ничем помочь не могла, да Марта и не рассчитывала. Наоборот, понимала – нельзя пользоваться такой добротой бесконечно. Нужна была работа. А хотела и любила она только петь. Однокурсники быстро надоумили поискать заработок в ресторане, и спустя какое-то время Марта уже скрашивала досуг людей, вкушающих французскую кухню. Она была почти счастлива: она пела любимый шансон, и иногда ее даже слушали. Она ошиблась. Ее не слушали. На нее смотрели. И однажды досмотрелись до того, что изнасиловали компанией из пяти малиновых пиджаков на задворках ресторана.