Когда осыпается яблонев цвет - читать онлайн книгу. Автор: Лариса Райт cтр.№ 39

– Такие наряды, Миш, такие наряды, – все повторяла она отцу и как-то стыдливо теребила краешек своего платья. И непонятно было, чего в ее голосе больше: восхищения или неодобрения всей этой роскоши.

Она таскала Егора в универмаг и часами перебирала разложенные на витринах картонки с пуговицами, шпильками и заколками с таким видом, будто ей случайно позволили прикоснуться к величайшим драгоценностям на свете. Дом был завален новомодными журналами, названия которых мать произносила с придыханием, а отец с нескрываемой иронией:

– «Бурда» – она и есть бурда. Когда ты поймешь, что ты в любом платье самая красивая? – говорил он и ласково смотрел на мать.

– Я-то красивая, – отвечала она, – но вот… – и снова принималась теребить краешек платья.

Егору тогда было не до сравнений своих родителей с москвичами. Он был занят собой и своими впечатлениями. Освоился он в большом городе легко и быстро, как это и происходит с большинством детей. Во-первых, Егору все вокруг нравилось: и молоко, за которым с тем же бидоном надо было ходить не за несколько километров, а в продуктовый магазин прямо в их доме, и кондитерский отдел в этом же магазине, куда привозили шербет и косхалву, по вкусу ничем не уступавшие чак-чаку, и булочная на углу, в которой, конечно, не продавали домашних лепешек Асылбековой бабки, но зато торговали удивительными рогаликами всего за пять копеек, и булочками – за три, и дорогими французскими луковыми батонами – за двадцать две. Даже универмаг Егора пленил. Конечно, не отделом с пуговками и не рулонами тканей, а очередями, которые стихийно и быстро выстраивались, как только по двору разносилась весть: «Завезли». Что и почем, разбирались уже по ходу. А сначала бежали, обгоняя друг друга и предвкушая увидеть нечто необыкновенное. Егору нравилась такая суета потому, что в ней он чувствовал какую-то неповторимую столичную энергетику. Там, в гарнизоне, было все просто: один вид колбасы, один сорт сыра, синеватый и жесткий (можно было, конечно, у деревенских брать, но, по словам матери, – «на их товар никаких денег не напасешься»), по средам и пятницам – мясо, в котором жира больше, чем, собственно, всего остального. Зато рыбы было много, и Егора тошнило и от вида ее, и от запаха. В универмаге рыбой не торговали. Там продавали одежду: халаты из индийской ткани (предел мечтаний матери), шерстяные костюмы (пусть серые и однотипные – зато как сидят), и, бывало, выкидывали «саламандру». За этой самой «саламандрой» очереди выстраивались самые длинные и беспокойные. Каждый ревностно охранял свое место и то и дело старался сделать хоть полшага вперед, вытягивая шею и стараясь разглядеть, что же там впереди: мужская обувь или женская, черная или коричневая, белая или черная. Не стихали тревожные голоса:

– Говорят, остались только большие размеры.

– А что, только одну пару в руки дают?

– А на перерыв закроются, не знаете?

– Товарищи, может, тогда список напишем?

И писали, и устраивали перекличку, и с нескрываемым удовольствием вычеркивали опоздавших. Егор такой радости никому ни разу не предоставил. Всегда громко и четко откликался на свою фамилию. Кричал: «Здесь!» – и замирал по стойке «смирно». Однажды стояли вместе с отцом, и тот одобрительно засмеялся:

– Ну-ну. Хорошая смена растет.

Егору нравилось представлять свое будущее, особенно теперь, когда они жили в Москве. Вот его так же, как мама папу, станет будить Катька из шестого. Ну, ясное дело, она уже к тому времени вырастет и станет его женой. Это она пока в шестом, а Егор только в пятом, и она на него ноль внимания, но потом-то прозреет, куда денется? Короче, разбудит, скажет с придыханием:

– Милый, завтрак на столе.

А он поохает, покряхтит, поднимется тяжело с кровати (Егор в своих мечтах не задумывался о том, что отец был намного старше матери, оттого все передвижения давались ему с трудом) и отправится в ванную. Там он станет громко фыркать от холодной воды и страшно ойкать после того, как дотронется ладонями с одеколоном «Шипр» до свежевыбритых щек. Потом выйдет на кухню, запахнувшись в махровый вьетнамский халат, шумно вдохнет запах только что сваренного кофе и испеченных блинчиков, скажет:

– Дивно, дивно, пойду оденусь.

Вернется на кухню уже в костюме или в форме (зависит от планов на день), осторожно подцепит с тарелки горячий блин, на ходу глотнет кофейку и заглушит и без того робкие протесты Катьки звонким поцелуем:

– Извини, малыш, машина уже внизу.

А как-нибудь вечером обязательно вернется с работы и загадочно скажет жене:

– Все, Катюха, кончилась твоя беготня.

А она всплеснет руками, прижмет к глазам платочек и обнимет благодарно:

– Ой, Егорушка.

В общем, очереди, к сожалению Егора, быстро кончились. Теперь мать ездила в какой-то таинственный распределитель, в котором распределяли все очень даже приличненько. И мясо было мясом, и сыр сыром, и «саламандра» нужного цвета и размера. Егор, правда, без очередей скучал. Все равно бегал и стоял с ребятами. Особенно нравились ему те, что появлялись поздней осенью и выстраивались за абсолютно зелеными бананами, которые хватали коробками, заворачивали связки в газеты и рассовывали по темным местам дозревать.

Позже, уже взрослым, спокойно выбирая бананы на рынке или в супермаркете, Егор всегда старался взять немного недозрелые, чуть зеленоватые. Именно такие, еще слегка вяжущие, которые так хочется съесть, что нет никакой мочи ждать окончательной спелости, казались ему с детства особенно вкусными. А еще он продолжал любить самые примитивные сладости. Чизкейки, тирамису и панакоты, конечно, радовали, но не могли сравниться с ромовой бабой, или слоеными язычками, или удивительными марципанами, которые привозили в школьный буфет только по четвергам.

Школа, кстати, тоже относилась к тому удивительному, что пленило Егора в Москве сразу и навсегда. Замечательным был в ней не только буфет с сероватым пюре и жидкими щами, но и много всего остального. Классы больше походили на залы, чем на комнаты, а актовый зал превосходил по площади даже гарнизонный клуб. В мастерской стояли настоящие станки, а в спортивном зале – гимнастические снаряды. А еще в школе было удивительно много народа. Да что там в школе! В каждом классе больше тридцати учеников. И по каждому предмету другой учитель.

Восторженное отношение Егора к самой школе не могло не повлиять и на результаты учебы: учился он легко и с удовольствием. В школу приходил в хорошем настроении, улыбался и детям, и взрослым, а потому очень быстро завоевал доверие и уважение и у тех, и у других. Учителя нагружали его общественной работой и наперебой приглашали в кружки. Егор носил килограммы макулатуры, собирал игрушки для детей-сирот и вещи пострадавшим от ужасного землетрясения в Армении. Из кружков выбрал авиамоделирование и французский. Моделирование отец одобрил: «Достойное занятие для будущего вояки», – а над французским посмеялся: «Что за бабское дело – реверансы осваивать?» Мать, правда, поддержала: «Никакие знания лишними не бывают. Учись, Егорушка, тебе нельзя как мне: мужнина жена, и больше никто». Егор и учился, ему нравилось. К тому же учительница была хоть и не из их школы, но очень хорошая и сумела развить в учениках особый интерес к предмету. Хотя теперь Егор понимал: «Прав был батя. На кой этот французский дался? Только жизнь попортил и нервы. А что до знаний, так сдалось французам его агентство. У них, поди, своих рекламщиков пруд пруди». Так что с французским Егор пролетел, ему бы по работе английский лучше, все же приятно было бы понимать, о чем тихонько шушукаются партнеры, когда их переводчик молчит.