Золотая тетрадь - читать онлайн книгу. Автор: Дорис Лессинг cтр.№ 65

— Пойду приму ванну.

И она пошла вниз, весело постукивая каблучками и напевая.

Элла осталась сидеть неподвижно. Она думала: «Если я пойду, мне придется погладить что-нибудь из одежды». Она почти уже встала, чтобы пойти и заглянуть в шкаф, но тут же нахмурилась: «Если я обдумываю, что мне надеть, значит, я действительно хочу пойти? Как странно. Может, я действительно хочу пойти? В конце концов, я всегда так поступаю: говорю, что не буду чего-то делать, а потом изменяю свое решение. Дело в том, что мне, может, и передумывать не надо, может, все и так решено и понятно. Но что именно? Я не передумываю. Я неожиданно обнаруживаю, что делаю что-то, хотя я сказала, что делать этого не буду. Да. А сейчас я не имею ни малейшего представления о том, что же я решила».

Через несколько минут она занялась романом, который был готов наполовину. Темой этой книги было самоубийство. Смерть молодого человека, который не знал, что он собирается совершить самоубийство вплоть до самого момента смерти, когда он осознал, что фактически готовился к этому, и очень тщательно, на протяжении многих месяцев. Суть романа заключалась в воссоздании того контраста, который существовал между поверхностным течением его жизни, упорядоченной, распланированной, хотя и лишенной какой-либо долгосрочной цели, и глубинным мотивом, который имел отношение только к самоубийству, который и приведет его в конце концов к самоубийству. Все его планы на будущее были смутными и неосуществимыми, по контрасту с остро выраженной практичностью его повседневной жизни. Скрытая тенденция к переживанию отчаяния, или же безумия, или же отсутствия логики приведет к, или, скорее, возникнет из-за неосуществимых фантазий об отдаленном будущем. Поэтому истинная логика развития сюжета будет заключаться в нарастании сначала едва заметного субстрата отчаяния, неосознаваемого намерения совершить самоубийство. Момент его смерти станет также тем моментом, когда прояснится истинная логика развития его жизни: логика развития не порядка, дисциплины, практичности, здравого смысла, а — нереальности. Станет понятно, в момент его смерти, что связующим звеном между темной потребностью в смерти и самой смертью служили дикие, сумасшедшие фантазии о прекрасной жизни, а также что здравый смысл и порядок были не признаками, как это казалось в начале романа, здравости его рассудка, а тихими приметами безумия.

Идея этого романа пришла Элле в голову в тот момент, когда она обнаружила, что наряжается, чтобы пойти на ужин с некоей компанией, после того как она заявила самой себе, что не хочет никуда идти. Она сказала самой себе, весьма удивляясь этой мысли: «Вот точно так же я бы совершила самоубийство. Я бы обнаружила, что вот-вот выпрыгну из открытого окна, или же пущу газ в маленькой закрытой комнатке, и я бы прокомментировала, без особых эмоций, а, скорее, с чувством внезапного понимания того, что мне следовало бы понять гораздо раньше: „Боже мой! Так вот что я собиралась сделать. Это было со мной всегда!“ Интересно, сколько таких как я, кто совершает самоубийство точно так же? Считается, что это всегда происходит в какой-то отчаянный момент или во время глубокого кризиса. Вместе с тем у многих это должно происходить именно так, — они обнаруживают, что приводят в порядок свои бумаги, пишут прощальные письма, даже звонят друзьям и говорят с ними весело и дружелюбно, испытывая даже какое-то любопытство… они, должно быть, вдруг обнаруживают, что забивают газетами щель под дверью и просвет между рамами, делают это спокойно и толково, и говорят сами себе, весьма бесстрастно и отстраненно: „Так, так! До чего же интересно. До чего же удивительно, что я раньше не понимал о чем, собственно, идет речь!“»

Этот роман давался Элле нелегко. И не из-за технических трудностей. Напротив, она отчетливо могла себе представить этого молодого человека. Она знала, как он жил, каковы были его привычки. Казалось, что все уже написано где-то внутри нее, и она это просто переписывает. Проблема заключалась в том, что Элла стыдилась этой книги. Она не рассказывала о ней Джулии. Она знала, что ее подруга скажет что-то вроде: «Но это же очень негативная тема, не так ли?» Или: «Это никому не подскажет, как двигаться дальше…» Или прозвучит еще какое-нибудь суждение из современного коммунистического арсенала. Обычно Элла смеялась над Джулией, когда та высказывалась подобным образом, однако в глубине души она, похоже, с нею соглашалась, потому что не понимала, какая польза может быть от прочтения романа такого типа. И все же она продолжала его писать. Помимо того что тема романа вызывала у Эллы удивление и чувство стыда, иногда она еще и пугалась. Она даже думала: «Может быть, я приняла тайное решение совершить самоубийство и сама о нем ничего не знаю?» (Но она не верила, что это так.) И она продолжала писать роман, находя себе оправдания, типа: «Что ж, нет никакой необходимости его публиковать, я напишу его просто для себя самой». А говоря о нем с друзьями, она часто шутила: «Буквально все, кого я знаю, пишут романы». Что более или менее было правдой. В сущности, ее отношение к этой работе было сродни переживаниям человека, который одержим страстной любовью к сладостям и поедает их в одиночестве, тайно от всех, или же склонен к какому-то иному уединенному времяпрепровождению, например разыгрывает сценки со своим alter ego или же ведет беседы с собственным отражением в зеркале.

Элла достала из шкафа платье, разложила гладильную доску и только потом сказала себе: «Итак, я все-таки иду на вечеринку, да? Интересно, в какой момент я это решила?» Пока она гладила платье, она продолжала размышлять о романе, или, скорее, продолжала понемножку извлекать на свет то, что уже там было, погруженное во тьму, ожидающее, когда придет его черед. Элла надела платье и стала рассматривать свое отражение в узком высоком зеркале, и только тогда она полностью предоставила молодого человека самому себе и сосредоточилась на том, что она делала. Элле не нравилось, как она выглядела. Ей никогда по-настоящему не нравилось это платье. В ее шкафу хранилось много всякой одежды, но ей почти ничего не нравилось. Точно так же дело обстояло и с лицом, и с прической. Волосы, как всегда, лежали как-то неправильно. А в то же время она обладала всем необходимым для того, чтобы быть по-настоящему привлекательной. Элла была невысокой и хрупкой. Лицо — маленькое, заостренное, с правильными чертами. Джулия любила говорить: «Если бы ты правильно себя подавала, ты была бы как одна из этих маленьких пикантных француженок, вся такая сексуальная, это твой тип». Однако Элле этот образ все никак не давался. Сегодня она надела простое черное платье из шерсти, которое выглядело так, будто оно должно быть «все такое сексуальное», но на ней оно так не смотрелось. И Элла убрала волосы назад. Она была бледной, выглядела почти сурово.

«Но меня же не интересуют люди, с которыми мне сегодня предстоит встретиться, — подумала она, отворачиваясь от зеркала. — Так что это не имеет значения. Я приложу больше усилий, когда буду собираться на такую вечеринку, куда я действительно хочу пойти».

Ее сын спал. Она, стоя под дверью ванной комнаты, крикнула Джулии:

— Я все-таки иду!

На что Джулия, издав спокойный торжествующий смешок, ответила:

— Я так и думала, что ты пойдешь.