Иные песни - читать онлайн книгу. Автор: Яцек Дукай cтр.№ 54

Так что ничего удивительного, что именно Шебрек, скрупулезно записывающий все наблюдаемые аберрации природы, первым обнаружил следы Искривленной морфы. Поначалу всяческие мелочи: цвет листьев и коры масляных деревьев, дикие заросли кофейных кустов, цветы, которые отпугивали насекомых, вмето того, чтобы их привлекать. Потом он высмотрел группу молодых финиковых пальм, высотой в сотню пусов, которые плодоносили не кистями желтых фиников, но черными черепами горилл. Несколько Н’Зуи вскарабкались на деревья и сбросили их Шебреку. Подобие обезьяньим головам было не только внешним. После того, как плоды разбивали, появлялись мозги, погруженные в коричневой, липкой жиже. Вавилонянин погрузил в нее шестой палец, понюхал, коснулся кончиком языка.

— Сладкое.

Когда они проезжали через старый баобабовый лес, у Гауэра были сложности с обнаружением подобных феноменов — Субстанция, которая давно уже достигла энтилехии, не столь легко меняет форму; но потом они выехали на последнюю равнину, отделявшую их от Марабратты, и вот тут близость Искривленных Стран проявилась гораздо выразительнее, не только у флоры, но и у фауны.

Восьмого Секстилиса они добыли первого какоморфа. Тот погиб от грома эстлоса Лотте. Зенон и не знал, что он подстрелил, пока не подъехал к мертвому зверю. Н’Зуи перевернул львицу на спину. Но это была не львица: на шее животного был желтый, мясистый нарост осиного гнезда — осы тут же вылетели, атаковали негра, который не успел сбежать — потом Мбуле Когтю пришлось его лечить. Шебрек отвоевал тело, выгнав ос из гнезда дымом. Поначалу он хотел забрать труп в Александрию (то есть, шкуру, скелет и гнездо; Н’Зуи были хорошими специалистами в препарировании животных), но, точно так же, как и Зенон, он пришел к выводу, что со временем им попадутся гораздо лучшие образчики.

И действительно, уже следующим утром, прочесывая руины Марабратты, Ихмет Зайдар застрелил двухголового гепарда. Какоморф убегал как-то тяжело. Это была самка: после того, как ей разрезали живот, выпали плоды трехголовых гепардов. Н’Зуи посчитали это весьма благоприятным знаком. Разбивая лагерь, они поместили вокруг него надетые на колья трупики не родившихся какоморфов — с востока, с запада, с севера и с юга, одного они съели. Мбула предостерегал их перед ядом Искривления, но все обошлось, никто не заболел.

Марабратта — так, якобы, называлось это древнее царство, существующее здесь еще тысячу лет после того, как Садара стала пустыней, и после великой миграции к Нилу и Вавилону. Все, что от царства осталось, это несколько легенд, основанных на еще более древних легендах, и развалины.

Джурджа добралась до них 11 Секстилиса. Здесь заканчивалась наиболее легкая часть путешествия. Запряженные ховолоами повозки проедут еще несколько десятков стадионов по руслу Сухой Реки, но потом придется свернуть на юг. Войти в джунгли, где даже в самом лучшем случае просто невозможно будет найти тропы, достаточно широкой для одиночного хумия. Пану Бербелеку нужно было принять решение, оставить ли повозки и часть снаряжения с парой десятков негров здесь, в руинах Марабратты, или уже в Сухой. Он выбрал развалины — они давали хоть какую-то защиту, от некоторых домов осталось больше, чем только одна стена.

Лагерь они разбили между двумя огромными, сваленными каменными изображениями людей-кошек. В пропорциях статуй было что-то очень раздражающее — Иероним никак не мог решить, то ли это были символы забытой религии, но, может, и реалистичные образы некоей первобытной, до-человеческой Формы. Ему вспомнились слова александрийского таксидермиста, безумие Эмпедокла.

Трудно было сказать, где, конкретно, заканчиваются руины: их поглотила земля покрыла трава и реденький лес. Отдав приказы по устройству лагеря, пан Бербелек вышел на прогулку. Рыктой он раздвигал высокие стебли, дикие цветы и колючие сорняки. Из зелени выглядывали разбитые каменные блоки величиной с элефанта. Судя по фундаменту, здесь свалилась башня с треугольным основанием; вон тот вкопанный в землю треугольник — это остатки каменного обрамления колодца. Форма Марабратты явно была основана на числе три. Пан Бербелек измерил палкой длину и ширину каменных блоков — пропорция одна к трем.

Зашелестела трава, Иероним оглянулся.

Гауэр Шебрек, в надетой набекрень шляпе и с альбомом для эскизов под мышкой, вскочил на груду камней. Молча поклонившись пану Бербелеку, он присел на вершине, открыл альбом и начал рисовать. Пан Бербелек проследил за его взглядом. Скорее всего, вавилонянин рисовал два громадных столба ворот, ведущих в столь же монументальный дом, от которого не осталось и следа; там давно уже росли почерневшие от старости раскидистые акации, могучие баобабы и хевойи — сами же ворота представляли собой вход в погружавшийся в жирные тени лес. В Африке закат и рассвет длятся очень коротко. Сейчас все обернется против света, и ворота захлопнутся. Солнце уже всасывалось в горизонт за развалинами.

Пан Бербелек вскарабкался на камни, присел рядом с софистом, глянул ему через плечо. Шебрек не рисовал руин, нет, он рисовал погрузившийся в джунгли дворец-крепость, ворота были закрыты, их столбы были покрыты позолоченными барельефами, представляющими самые фантастические создания; над воротами пылал высокий огонь. Пан Бербелек пригляделся повнимательней. И действительно, тени на поверхности колонн складывались в подозрительно правильные узоры.

— Ты уже был здесь когда-то?

Шебрек отрицательно покачал головой.

— Выходит, что-то читал про Марабратту? — допытывался Иероним. — И вообще, из какого языка родом это слово: «Марабратта»?

— Нечего читать, — ответил вавилонянин, не переставая рисовать. — Ничего не написано. Возможно, я напишу. Только я еще не решил, в какую легенду поверить. Кто тут жил? Кто правил этим царством? Что это были за люди?

— А может, еще и не люди, возможно, что-то более раннее, — буркнул пан Бербелек. — Имелся ли у них собственный кратистос, или этот город появился именно в трехосновном антосе их повелителя? — он указал палкой на треугольный колодец, на тройной перекресток мощенных улиц. — Кто знает, а вдруг за тысячи лет до Аристотеля какой-нибудь пра-эгипетский мудрец додумался до истины о природе реальности и научил свой народ методам манипуляции собственной и чужой Формой, искусству резьбы по керосу — а потом все это было забыто, знания погибли вместе с древней цивилизацией…

Шебрек зыркнул на пана Бербелека, выдул щеку.

— Но, возможно, сохранились ее творения, быть может то, что мы принимаем за естественный порядок вещей и космическую телеологию жизни, возможно, это уже сами по себе произведения таких текнитесов флоры и фауны их Марабратты…? Растения, животные. Мы.

Свет стекал среди руин словно море во время быстрого отлива. Пан Бербелек почти что слышал шум вливающихся на его место черных волн ночи. Деревья, кусты, трава, камни, золотая саванна к северу, лес на юге — все тонет. Меняется и окраска звуков; ведь музыка дня совершенно иная, такая же иная и музыка тьмы. На развалины слетела цветастая птица, раскрыла клюв, и скрежещущее гульканье пронзило полумрак. Если не считать этого — тишина; лагерь слишком далеко, сюда не доходит эхо вечерней суеты, не добирается пение Н’Зуи, фырканье и рычание животных. Ветра нет, так что молчат и растения. Тишина представляет собой форму всяческих развалин, это тоже род неподвижности. Становится все темнее, вавилонянин перестал рисовать, снял шляпу. На небе над древним городом показались звезды и кривая сабля Луны. В их свете пан Бербелек пригляделся к птице, что драла горло в трех камнях от него. Вместо коготков у птицы наличествовали обезьяньи пальчики, из хвоста рос пучок золотой травы, глаза хамелеона оборачивались во все стороны, один независимо от другого. В какой-то миг птица глянула на пана Бербелека, зрачки застыли. Иероним махнул палкой. Все так же гулькая, какоморф взлетел над развалинами.