Полынь - сухие слезы - читать онлайн книгу. Автор: Анастасия Туманова cтр.№ 81

Антип ничего не говорил, но, могучим движением притянув к себе голову брата, смотрел ему прямо в глаза так, что Ефим в конце концов прекратил вырываться. Шумно, хрипло дыша, он опустился на землю, уронил голову на колени. Антип уселся рядом и стиснул плечи брата. Прокоп стоял, широко расставив ноги, и смотрел неподвижными злыми глазами вслед телеге, увозящей Устю, и громыхавшему следом тарантасу.

– Ну что, рады, сулемы? – негромко спросил он, когда стук колёс стих и туман сомкнулся над опустевшей дорогой. – Уходили девку? Мирское дело сотворили, ежа вам промеж ног? Её теперь насмерть засекут… Лукерья, а ты что глазами лупаешь? Твоя Танька и донесла на неё… На свою голову. Завтра её вместе с Устькой растянут. И бог знает, которая первая дух испустит. Устинья-то покрепше будет, да и крику от неё не дождутся…

Прокоп говорил это всё медленно, очень спокойно, словно раздумывая о чём-то, и не заметил, как молча ткнулась лицом в землю Агафья, как схватилась за голову Шадриха. И даже когда тётка Лукерья взвыла тонко и пронзительно, покатившись по земле в припадке, он не повернул головы. Прокоп Силин смотрел на своих сыновей, а они смотрели на него: Антип – спокойно и выжидающе, Ефим – с неутолённой яростью в сощуренных глазах, но выражение его лица уже неуловимо менялось, гримаса бессильного бешенства исчезала с него. Совершенно растерянные, перепуганные бабы стояли кучкой и разглядывали Силиных так, будто отродясь их не видели. А эти трое не видели никого, кроме друг друга, и можно было поклясться, что сейчас между отцом и сыновьями происходит какой-то безмолвный разговор.

– Не успеем, тять, – наконец, басом сказал Антип.

– Пара часов есть ещё, – возразил Прокоп.

– Я один сделаю! – пружинисто взвился на ноги Ефим. – Нечего вам попусту…

– Один ты только в острог хорошо загремишь, – мрачно заметил ему отец. – До двадцати годов дожил – ума не нажил… Не потянешь один, а тут наверняка надо.

Агафья медленно подняла искажённое горем, мокрое лицо.

– Что вздумал-то, Прокоп? – хрипло спросила она. – Нешто поможешь тут? Не суйся, пропадёшь… Я сама сейчас пойду, в ноги ей повалюсь, взвою…

– Дура ты, Агашка, – почти ласково сказал Прокоп. – Что ей до вытья твоего? Она вашим вытьём, как клещ кровью, наливается, оно ей в радость. Ступай лучше домой да дожидай. И вы, чертихи, – это уже адресовалось перепуганным бабам, – живо по домам, и чтоб духу вашего не было здесь! Наломали дров полну телегу, неча сказать!

Бабы, казалось, только этого и ждали: их словно ветром сдуло. На поляне осталась только мать Таньки, корчившаяся в припадке у ног Шадрихи, которая смотрела на неё с величайшим отвращением.

– Вот и поди тут с ними слово данное держать, Прокоп Матвеич! – брезгливо сплюнув, сказала она. – Только забожилась не связываться с поганками – эта опять выкликать вздумала! Всех ворон в лесу всполошила!

– Уйми её, Лукинишна, – сквозь зубы посоветовал Прокоп. – И без неё башку ломит, спасу нет… Агаша, Агаша, да что ты вздумала-то, господь с тобою, Агаша!..

Голос Прокопа изменился вдруг так, что и Антип, и Ефим, вполголоса сговаривающиеся о чём-то, умолкли и обернулись. А Агафья, не замечая их изумлённых лиц, упала на колени перед Силиным и, поймав его руку, прижалась к ней губами:

– Прокоп, Христа ради, что хочешь потом проси!.. Она же, Упыриха-то… Она же никого, кроме тебя, слушать не станет! Она же Устьку-то, Устьку мою… Кабы просто высечь велела – то полбеды, доля наша такая, холопская… Но она же её… Она же её до смерти… Тут ведь добро барское, за такое она… Матушка Богородица, Прокоп, бога ради, помоги, я всю жизнь тебе…

– Замолчи, дура!!! – рявкнул Силин, вырывая руку. – Молчи, что ты мне в руку вцепилась, поп я аль барин?! Совсем ополоумела! Достану я тебе Устьку твою! Сам в острог сяду, а достану! Вот тебе крест! Успокоилась?!

Агафья смолкла, отпрянув. Широко открытыми, полными слёз глазами смотрела, как ожесточённо крестится Силин, как он делает резкий знак сыновьям следовать за ним и как шагает, не оглядываясь, к дороге. Тёмное небо чуть заметно светлело на востоке. Короткая летняя ночь катилась на исход.

– Прокоп, я с вами пойду!.. – рванулась было Агафья следом, но рука свекрови ухватила её за подол.

– Сиди!.. Мешаться только будешь им. – Шадриха посмотрела вслед трём тёмным фигурам, скрывающимся в тумане, и вздохнула. – Да и тебе глядеть нечего на то, что там будет.

Устинью бросили на дно телеги вниз лицом, и она не могла разглядеть, куда её везут. Ни повернуться, ни приподнять голову было невозможно: сразу же начинали болеть вывернутые, связанные за спиной локти. В разбитое, саднящее лицо кололись сухие стебли сена, набросанного на дне телеги, Устинья пыталась крутить головой, но в спину тут же втыкался сапог кого-то из дворовых, сидящих рядом, и слышался гогот:

– Встрепыхалась, утица… Ляжи! Селезня жди!

В конце концов Устинья перестала вертеться и обратилась в слух. Вот медленнее покатилась телега, реже стали шаги лошадей… Вот заскрипели ворота, хлопнула дверца тарантаса… Вот сонный голос спросил: «Словили вторую, Амалия Казимировна?»

– В телеге лежит, – ответил резкий, ничуть не усталый голос Упырихи. – Стёпка, Гараська, волоките стерву в сарай, кидайте ко второй… Утром велю, что с ними делать. А сейчас прочь подите, спать лягу. Через два часа уже подниматься в поле…

– Спокойно почивать, Амалия Казимировна… Где девка-то?

Устинью грубо, рывком выдернули из телеги, и она стиснула зубы, чтобы не застонать от скрутившей всё тело боли. Её проволокли по сырой от ночной росы земле, бросили в душное, пахнущее мышами и прошлогодним сеном тёмное нутро сарая. Тяжёлая дверь скрипнула, захлопнулась, и наступила мгла.

Когда глаза немного привыкли к темноте, Устинья сразу же попыталась перевернуться, и после нескольких попыток ей это удалось. Рядом послышалось слабое шуршание. «Мыши бегают…» – мелькнула мысль. Но чуть погодя раздался тонкий всхлип и осторожное:

– Устька, ты?..

– Я, – после недолгого молчании буркнула сквозь зубы Устинья. – Ну, что? Рада, дурёха?

Рядом – тишина. Вскоре эту тишину разрезали частые-частые всхлипы, а затем и тонкий, чуть слышный вой:

– Ы-ы-ы-ы-ы…

– Тьфу… – сплюнула Устинья, яростно корчась на сене в попытках сесть. – Что выть-то теперь? Молись, дура, помирать утром нам! Тебе на кой леший это сдалось? Меня и без Упырихи бабьё наше чуть не уходило всмерть… Силиным спасибо.

– А мне… А я… – Невидимая в потёмках Танька безуспешно пыталась справиться с рыданиями. – А я как прознала, что бабы тебя убивать пошли… Мамка с Палашкой шептались, а я слушала… У меня прямо в глазах потемнело всё, а куда бечь, кому жалиться – и не знаю! К отцу Никодиму было бросилась, а матушка Аграфена говорит – на покосах дальних, это ж почти шесть вёрст рысить, не успела б я… А тут и господское подворье близко, я туда и понеслась… – Танька вновь залилась слезами. – Бог мне разум застил, ведь прямо к Упырихе в контору влетела, а допрежь и взглянуть-то на неё боялась!