Воющие псы одиночества - читать онлайн книгу. Автор: Александра Маринина cтр.№ 41

- Эленька! - кинулась к ней Шустова. - Здравствуй, родная. Ну что, идем?

- Идем!

По дороге Инна поведала о визите людей «с Петровки» и передала их просьбу встретиться с семьей убитой несколько лет назад Кристины Лозинцевой.

- Я не понимаю смысла, - осторожно, тщательно скрывая недовольство, ответила Элеонора. - Ну, с вами все понятно, преступление не раскрыто, убийца не найден, работа до сих пор идет. Но у нас-то убийцу поймали и осудили, он пожизненное получил. Зачем им с нами встречаться? Ты хоть выяснила точно, чего они хотят?

- Элечка, родненькая, мой Михаил устроил им такую безобразную сцену, что я уже почти ни о чем у них не спрашивала, от стыда готова была сгореть. Я только поняла, что это что-то по научной части, какой-то анализ, что-то с чем-то сравнивать будут… Ну прости, Элечка, я правда плохо слушала, пока они объясняли, мне так стыдно было за Михаила, что я уж на все вопросы готова была ответить, чтобы как-то сгладить… Ты сердишься?

- Да нет, с чего мне сердиться?

- Если ты против, я скажу, что вы не хотите с ними встречаться, и не дам ваш телефон. Мы так и договорились, что я сначала спрошу у тебя, а уж потом дам им знать. Может, тебе надо с Андреем посоветоваться?

- Не надо. Позвони им завтра с утра и скажи - пусть приходят, только прямо завтра, в воскресенье. Андрей со Славиком по воскресеньям ездят в пейнтбол играть, их не будет. Я сама с этими милиционерами поговорю. А Андрюше лишние, переживания ни к чему, не нужно ему эту историю ворошить.

В церкви, во время службы, Элеонора Николаевна снова вернулась мыслями к собственным словам, сказанным Инне Шустовой. Дескать, Андрюше лишние переживания ни к чему. И от Динкиных странностей она пытается его оградить, так и не поговорила с ним, несмотря на совет матери, и от тяжелых воспоминаний, которые непременно вернутся во время разговора о Кристине и обстоятельствах ее смерти. Она - старшая сестра, которая хочет защитить своего младшего брата. А правильно ли это? Разве она спрашивала у Андрея, хочет ли он, чтобы его ограждали? Нет, не спрашивала. Потому что ответ знала сама: он этого не хочет. Только ужас-то весь в том, что он этого не понимает. Или не хочет понимать.

Он просто подсознательно стремится к тому, чтобы ему было плохо, вот и все. Он чувствует себя хорошо только тогда, когда ему плохо…

* * *

…Ее брат был прирожденной жертвой. Об этом твердила ему вся его жизнь с самого рождения, а потом, уже став взрослым, он сам выстраивал свою судьбу так, чтобы стать жертвой или чем-то жертвовать. Он мог существовать только так и никак иначе. Иначе - просто не получалось.

Один раз, всего один раз он попытался вырваться из порочного крута бесконечной жертвенности, и закончилось это тем, что пришлось принести очередную жертву, самую, наверное, серьезную за всю его жизнь.

Его мать была малолетней шалавой, оставшейся без родителей и выросшей с немощным сильно пьющим дедом. Ее крепеньким соблазнительным телом могли пользоваться все желающие, небесплатно, разумеется. Иногда давали деньги, иногда - водку, и по этой причине дед внучке никоим образом не препятствовал. Сама Надька не пила, у нее, несмотря на сомнительный образ жизни, в юные годы еще было стойкое отвращение к спиртному, и деньги она оставляла себе, а водку отдавала дедушке, чему тот был несказанно рад, ведь на пенсию не больно-то разгуляешься. Деньги Надька копила, копила старательно и трепетно, на пустяки не тратила, складывала бумажку к бумажке. Она хотела красивой жизни, а для красивой жизни нужны не копеечки, а настоящие деньги. Суммы.

Забеременела она в шестнадцать лет, по легкомыслию и неопытности первые признаки беременности проглядела, закрутилась в своей шальной жизни и не заметила, а когда спохватилась и начала метаться, сразу ничего не получилось, а потом уж и сроки вышли, после двенадцати недель делать аборт никто не брался, а те, кто готов был рискнуть, требовали денег. Денег, накопленных с таким трудом, скуповатой Надьке было отчаянно жалко, и пока она боролась с собственной жадностью, прошло еще какое-то время, после которого за дело уже не брались даже опытные абортмахеры. Пришлось вынашивать и рожать. Еще в роддоме ее посетила мысль отказаться от ребенка, подписать все бумаги - и с плеч долой, но тут одна соседка по палате подсказала, что с этим делом торопиться не следует. Отказаться-то она всегда успеет, а сперва надо попробовать получить от государства хоть что-нибудь, что полагается новому гражданину. Улучшение жилищных условий, к примеру. Живут-то они с дедом в бараке. Таких бараков на их улице целых шесть, четыре уже снесли и на их месте построили большой красивый дом с балконами и лифтами, и всем, кто в бараках жил, в этом доме квартиры дали. А если их барак тоже снесут и дом будут строить, то и им с дедом перепадет. И если их будет трое, а не двое, то и площадь выделят побольше, это уж как пить дать.

А когда выделят, то потом фиг отнимут, даже если ребенка в приют отдать.

Дед к появлению внука отнесся равнодушно, все человеческие чувства он давным-давно пропил и интересовался только тем, чтобы в доме была выпивка. Ну, это дело Надька ему обеспечивала, после родов она налилась, округлилась, похорошела и стала пользоваться еще большим спросом, чем прежде. Однако время шло, мальчик подрастал, а о сносе бараков и улучшении жилищных условий пока никаких разговоров не было.

Мальчик, Андрюша, был на удивление крупненьким, здоровеньким, сообразительным и спокойным. Как ни ломала беспутная Надька голову, так и не припомнила, кто же мог быть его отцом, не больно-то она всматривалась в тех, кто звал ее с собой и потом расплачивался, а уж о том, чтобы помнить их через два часа, даже и речь не шла.

Когда ей исполнилось двадцать, а сыну, соответственно, три годика, появился на ее горизонте Прекрасный Принц. При деньгах, при квартире, модно одетый. Готов был жениться, Надькины округлые прелести приводили его в неистовство, а ее легкий веселый характер и умение не задавать вопросов более чем устраивали. Но - ребенок. Ребенка он не хотел. И не в том дело, что не хотел чужого, он не хотел его в принципе, ни чужого, ни своего, никакого вообще. И вот тут очень кстати возникли живущие в стоящем рядом новом доме с балконами и лифтами супруги Лозинцевы, Николай Михайлович и Ольга Васильевна.

Эле в ту пору было уже пятнадцать, шел 1963 год, и насмотревшись на мучения матери, много лёт безуспешно пытавшейся побороть болезнь и родить второго ребенка, она с радостью приняла решение родителей усыновить мальчика. Надьку-Шалаву из барака знали все, и история ее была всем хорошо известна. Ее презирали, ей сочувствовали, ею восхищались: среди жильцов нового дома и двух оставшихся старых бараков наличествовал весь спектр эмоций, которые может вызвать юная мать-одиночка с солидным опытом проституции. Хорошенького послушного мальчика с большими умными глазенками и умилительными перевязочками на ручках и ножках тоже все знали и не переставали удивляться, как это у такой матери мог родиться такой славный здоровенький ребеночек. Местные сплетницы даже перебирали поименно жильцов мужеска пола из всех окрестных домов в попытках установить, хотя бы предположительно, отцовство, и сошлись на том, что это либо народный артист, известный всей округе шумными пьяными выходками, либо жутко засекреченный военный из «сталинской» семиэтажки. Артист по пьяному делу мог и малолетнюю шалаву завалить, в таком состоянии разве разберешь, сколько ей лет? Про военного было известно, что он ученый и часто уезжает в длительные командировки на секретные объекты, а на этих объектах-то мало ли чего с людьми случается, отклонения всякие и вообще… И жены у него нет. Так что дело, как говорится, житейское. Сама Надька на вопросы не отвечала и только фыркала в ответ, давая понять, что родила от такого мужика, что ого-го! На самом деле ответа она не знала, да и не особенно задумывалась. Так, повспоминала-повспоминала, уперлась лбом в глухую стену и отступила.