Странно действовало счастье на детей. В одних — словно просыпалось медленно, мутило рассудок, отяжеляло движения. У других приходило внезапно, как у взрослых. Некоторых не трогало вовсе до времени, когда появлялись первая месячная кровь или поллюции.
Круз хоронил своих на холме за старой церковью, выстроенной еще иезуитами в восемнадцатом столетии. Раскапывал красную землю, клал завернутые в простыни тела. Ставил поверх камни с высеченным крестом и именем умершего. Дети быстро привыкли к смерти. И, ссорясь, обещали друг дружке, что завтра кто-то не проснется.
Тогда Круз еще не знал, что женщина может спастись от заразы, пока беременна. И потому остался с четырьмя детьми на руках. Младшего кормить пришлось из соски.
Когда пришли дожди, он умер от желтой лихорадки. Круз, хотя и привитый, тоже провалялся неделю с температурой, а когда встал, забрал троих оставшихся, снарядил лошадей и отправился на север.
13
Танк был мертвый. Со спущенной гусеницей, с дырой под катком. Горелый. Но раскрашенный веселенькими цыплячьими красками. С букетиком в задранном дуле.
Поодаль торчал еще один, с башней набекрень. И развороченный броневик, зияющий пустым нутром. Трава проросла сквозь траки.
Круз сдал задом. Осторожно. Медленно. И вдруг — под левой гусеницей хлопнуло. Круз рванул. Развернулся. Хлопнуло снова.
По броне застучали. Круз, отъехав, остановил. Из башни раздалось:
— Ты че, батя? Волков моих гонишь?
— Мины, — ответил Круз. — Пехотные пустышки. Чепуха.
— Так чего на мины-то? Не знаешь, что ли? Не знаешь, так меня бы спросил!
— Чего не знаю?
Ругнулся Последыш, и сверху, пыхтя, появился Захар — ободранный, с мазутным пятном на щеке.
— Чего погнал, батя?! Пеструн мой выскочил, щас по лесу звать его, пока успокоится. А тут везде убойных штук понатыкано, мин, по-твоему. Там же город, шибздики там живут, живого не знают, мертвечину жрут. Отгородились, ети их! Говорят, воевали здесь, когда время железа пришло, шибздики отбились, но не просто так, а стали шибздики, а раньше нормальные были, ну как мы, а теперь нас не пускают, и…
— Стоп! — рявкнул Круз. — Ты знаешь эти места? Где можно объехать, чтоб мин не было?
— Знаю. Только Пеструна пойду покличу, а то ошалеет или на мину нарвется. Ты, батя, подожди, а?
— Подожду, — согласился Круз, вздохнув.
Встали в заросли кустов за обочиной. Захар побежал в лес вместе с двумя волками, искать перепуганного третьего. Младшие щенки привычно разбежались по сторонам — сторожить. А Верка, хихикая, гладила травиной щеку Правого.
— Мы им не нужны, — сказал Дан, улыбнувшись грустно. — Мы никому уже не нужны. Даже самим себе.
— Ты как? Тебя не очень растрясло? — спросил Круз.
— Солнце светит. Зелень свежая. Как в детстве совсем, — сказал Дан. — Я так легко себя чувствую — не поверишь. Ветер дунет — и поплыву.
— Тебе с сердцем плохо? Голова кружится?
— А-а… — Дан махнул рукой. — Смотри — даже Хук мой ушел за своей новой стаей. Без нас этот мир не вспомнит, кем он был.
— Значит, мы заставим этот мир вспомнить, каким он был!
— Он был с бетоном и асфальтом вместо этого. — Дан показал на молодую листву. — Был с пробками, смогом и телевизором. Но я в самом деле хочу видеть его таким. Хочу утреннюю суету, и новости за кофе, и скрипучий лифт, и галдеж в пивной. Гнусные мы старцы, правда?
— Не без того, — согласился Круз.
То, каким был мир, они увидели скоро — еще до заката, после долгого, осторожного протискиванья по заросшим проселкам и проездам, после сбивчивых Захаровых указаний, сомнений и тупиков.
Лес не тронул этого места. Трава не пробилась сквозь бетон, и огромная серая бетонная глыба стояла под небом, будто вывалившись из Крузовой памяти, — холодная, чужая, уродливая. Лес все же робко крался сюда. Просовывал ветви сквозь проволоку изгороди, хватался за узкую полосу земли до бетона. Но тот дышал мертвым, машинным, не подпускал к себе, и огромное поле осталось ровным и чистым. А на нем, лишь чуть потемнев от непогод, стояли сродные небу: крылатые, гладкие, сильные. Солнце плескало в стекла, запивало огнем гладкий дюраль.
— Останови, — попросил Дан.
И, выбравшись на броню, сел, глядя на взлетную полосу, на застывшие тела лайнеров. Выговорил удивленно:
— Каким же я был глупцом! Не поверишь — я боялся летать!
А Круз тянул ноздрями воздух, крутил головой. Здесь было чисто. Совсем. Так, что щипало ноздри. Будто годами жил в подвале и вдруг шагнул наверх, к свежему ветру. Счастье не тронуло этого места.
Люди ушли отсюда, ничего не разорив и не тронув. Сюда никто не приходил, никто не искал припасов и жилья. Люди будто отправились отдыхать, закрыли на воскресенье магазины, кафе и кассы, — но забыли вернуться. Стояли рядами бутыли с разноцветными этикетками, обросла шубкой пыли соломенная кукла. Струились по бедрам манекенов платья под витринным стеклом, соблазняли позолотой конфеты. За кофемолкой громоздилась пирамидка чашечек, и, мохнато-глянцевая, красовалась посреди мраморного зала округлая уютная городская машинка, куценосая «хонда», похожая на дамскую сумочку.
— Злое место. Неживое, — определил Захар, крутя головой.
— Мы жили в таких, — ответил Круз.
— Хреново жили. Ишь, громада какая. Тут мертвецы небось надышали.
— Поди посмотри, как там волки твои, — посоветовал Круз.
Захар, бормоча под нос, исчез. А Круз поднялся на второй этаж, прошел мимо пустых касс, мимо почты, мимо компьютерного зала, мимо офисов. В автомате «кока-колы» торчала банка. Вынул, открыл — нормально. Прохладная, покалывает язык. Срок хранения — вечность.
Уселся в кресло рядом с огромным окном.
Смеркалось. С другой стороны, от подъездов, лес подступил вплотную. Кусты карабкались по виадуку. Тени ползли от щетинистых древесных макушек, слеплялись в зябкую текучую темень. Круз не хотел к ней. Ему было хорошо и уютно за стеклом. Когда-то он любил смотреть на дождь за окнами аэропорта. Аэропорт был как провал в тревогах и хлопотах. Отнимал у жизни всякий смысл, кроме ожидания, заполнял ее блеском и мишурой, одинаково чужими и близкими всем, кто окунался в них.
Так бы и заснул в кресле. Но позвали вниз. Ни щенки, ни Захар с Веркой не хотели спать внутри. Устроились в молодом леске у подъезда, развели костер. Натащили снедь в обертках, откупорили бутылки. Верка притащила кучу платьев, примеряла, хихикая, а Дан, сделав серьезное лицо, показывал, как цеплять чулки к поясу. Закрутила юбками, вся белая, кружевная, в перчатках. Бросилась Правому на шею. Тот покраснел.
Круз с Даном, переглянувшись, чокнулись коньяком «Курвуазье». А спать Круз все-таки пошел под крышу, в крохотную башенку милицейской караулки на подъезде. И увидел во сне, как медленно-медленно переступает по жестяному коридору вместе с длинной вереницей желающих загрузиться в исполинский пузатый «боинг».