Земля вечной войны - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Могилевцев cтр.№ 31

— Ты и нас не бойсь, — сказал водитель. — Мы тебе ничего плохого не зробымо, правда, Ойбек?

Киргиз улыбнулся, сверкнув сплошным рядом золотых зубов.

— А железо на тебе, чтоб ты нам ничего плохого не зробыв, правда?

Киргиз засмеялся.

— Чего смеешься? Смеется он. Давеча конь его так приложил, мертвый валялся. Потом отжился, пополз. Как дыхнуть сдолел, засмеялся. Веселуны они, местные. И сейчас вот, смеется. … Меня Семеном звать. Онисимовичем. А тебя-то как?

— Юс, — ответил Юс.

— Гарное имя. Пшек? Да ладно, какое мне дело. Давай тебе, Юс, еще подолью. … О, це так. … Ты меня послушай, Юс. Ты одно пойми, мы тебе плохого не хотим. И те, ну, к кому тебя везем, — тоже. Ты запамятуй, добре запамятуй. Ибрагим — он человек непростой. Он — не какой-нибудь там бай или командир полевой. Он — духовный.

— Это как? — спросил Юс.

— Он вроде святого у этих, — шофер кивнул в сторону Ойбека. — Очень духовный. Ты ему нужен. Так што ты трымайся, хлопец. Трымайся.

— Я буду, — пообещал Юс, клюнув носом. После еды он стал сонным и вялым, возникло оцепенение, вареная разлилась патока в мышцах. Солнце жгло темя. Мерно, медленно стучала в висках кровь. Юс помог Семену с Ойбеком дотащить чушку до машины и закинуть внутрь. Семен кинул какое-то тряпье ему под голову. Несмотря на тряску, Юс крепко уснул. И проснулся только вечером.

Вокруг были горы, мощные вершины, увенчанные снежными шапками. От скал вниз, в долину, сбегали огромные осыпи, издали, снизу, казавшиеся мелким щебнем, песком. Но вблизи они оказывались нагромождением здоровенных, в пол человеческого роста камней, беспорядочно и опасно навалившихся друг на друга. После того как обвалившаяся глыба едва не раздробила ему ногу, Юс понял, что на большие камни нужно прыгать сверху. Камень много массивнее человека, если он начинает падать, то медленно. Успеешь соскочить. Юс усвоил на собственном, нередко болезненном опыте еще немало вещей подобного рода. Ему никто ничего не объяснял. Тут на весь кишлак едва набралось бы две пригоршни русских слов, и расходовали их крайне экономно. Юсу не объясняли, что он должен делать, а показывали, терпеливо показывали до тех пор, пока он не начинал понимать. Впрочем, большинство заданий он понимал сразу. Большого ума не требовалось, чтобы понять, где прокопать-продолбить арык или расчистить, разровнять место. Копать кетменем поначалу получалось плохо: почва плохая, да и не почва вовсе, а так, замес грязи с камнями, приходилось ковырять, надрываясь, выворачивать глыбы, относить в сторону, кетмень с его узким острием цеплял совсем мало земли. Но после Юс приноровился. Он вообще здесь ко всему на удивление быстро приноровился, даже к чугунной чушке с приклепанной к ней цепью, другим концом намертво вклепанной в сплошной стальной обруч вокруг талии. Цепь перековали, удлинили, и теперь Юс мог отходить от чушки почти на два метра и научился переволакивать ее с места на место. Сперва было тяжело, чушка зарывалась в землю, цеплялась о камни. Потом он понял, как нужно подергивать, подтаскивать, перекатывать.

А еще он начал набирать вес. Раньше съеденное будто вливалось в тело и растворялось без остатка, и не оставляло ни капли жира, и мышцы все время требовали — еще, еще. Юс пожирал горы провизии и постоянно ощущал, что не хватает, что мышцы, вместо того чтобы крепнуть, возвращать отобранное в страшной палате с решетками на окнах, тают, истончаются, превращаются в пучок дряблых разлохмаченных веревок. А тут он почувствовал, что тело становится больше. Ненамного, и по-прежнему ни капли жира, но чуть округлились руки, и грудь стала выпуклее, и ноги — толще. Он становился выносливее, сильнее физически — здоровой, спокойной силой тяглового животного.

Кормили его очень хорошо. Он ел много лучше местных жителей, довольствовавшихся лепешками, айраном да горько-соленым сыром, спрессованным в приплюснутые катыши величиной с яйцо. Мяса ели совсем мало, только по праздникам. Юса же кормили мясом каждый день, молодой козлятиной, иногда бараниной, или кониной, но чаще всего козлятиной. Снизу, из долины, пригнали стадо коз, и раз в два дня резали одну. Коз здесь резали умело. Выкраивали квадратик в дерновине, отворачивали, козу со связанными ногами клали так, чтобы горло приходилось над открывшимся квадратиком взрыхленной земли, чиркали острым как бритва ножом по горлу и спускали кровь. Коза не издавала ни звука, только подрагивала немного, пока жизнь утекала из нее в тощую горную почву. Спустив кровь и аккуратно вернув дерновину на место, козу начинали надувать. Надрезали кожу на ноге, вставляли костяной мундштук и надували, выкатывая глаза и распирая щеки от натуги. Козьи бока вздувались, ноги растопыривались. Вынув мундштук и плотно перевязав ногу повыше надреза, козу начинали беспощадно бить. Колотили кулаками по бокам, спине, брюху, хлопали сложенной в горсть ладонью, и — вжик! По брюху чиркал нож, и коза опадала, распахивалась шкурой. Обдирали ее так, чтобы и мясо, и кровь оставались прикрытыми белесой полупрозрачной пленкой, ножом проворно и умело отделяли шкуру. Отделив, отсекали от туши копыта и голову. Не пролив на траву и капли крови, тушу, упакованную в свои собственные покровы, затем уже над котлом быстро разнимали по мускулам и суставам, разрезая по естественным сочленениям и связкам, так что ни разу не приходилось рубить. Всю козу разделяли на куски не больше ладони обыкновенным ножом, какой почти всякий здешний мужчина носил на поясе.

Когда Юса привезли, резавший козу человек, улыбаясь простодушно, как шестилетний ребенок, сказал ему, чиркнув ножом по козьему горлу: «На Пяндже сейчас людей так режут, вжик!»

В честь Юса тогда устроили праздник. Его усадили у достархана, не отмыкая от чушки, поставили большую пиалу с айраном, Семен выставил баклагу с водкой, литра на полтора, хозяева радостно загомонили, но сперва пили не водку, а разведенный айран, и говорили. Юс ничего не понимал, только кивал в знак благодарности, когда ему подливали. Наконец, принесли котел с вареной козлятиной, разложили ее на два больших медных лягана, поставили соль, принесли стопки лепешек, не таких, какие пекут на равнине, а совсем пресных и плотных, бездрожжевых, как маца, раскупорили водку, разлили раз, другой. Ойбек начал припевать, хлопая в ладоши. Семена упрашивали, показывали пальцами на баклагу, в которой осталась самая малость на донышке, он упорно вертел головой, дескать, нет больше, а если б и было, не положено. Ойбек припевал, ни на кого не обращая внимания. Когда водка кончилась, праздник переместился на деревенскую площадь — ровную площадку метров двадцати в диаметре, утоптанную, с остроконечным столбом посередине. На этот столб положили бревно, толстое с одного конца, длинное, обтесанное с другого, положили так, чтобы острие столба вошло в ямку метрах в двух от толстой оконечности, и начался «вертолет». Вначале Ойбек уцепился за тонкий конец, а на толстый верхом уселось пятеро местных. Женщины забили в ладо-ши, заколотили по ведрам, выбивая ритм, мужчины запели что-то почти без слов, с гортанными, нечленораздельными возгласами. Ойбек побежал по кругу, разогнался, подпрыгнул — и полетел по воздуху. Пролетел почти полкруга. Сидевшие на толстом конце, не удержавшись, попадали. Ойбек спикировал сверху, но ловко соскочил, удержался на ногах, захохотал, захлопал в ладоши. Следом за длинный конец уцепился Семен. Подождал, пока усядутся, побежал-закружил, подлетел, пролетел полкруга, пробежал, сильно оттолкнулся — и пролетел почти полный круг. «О-о-о! » — выдохнули вокруг, запели громче и радостнее. Ойбек вдруг пронзительно свистнул, выкрикнул-выпел несколько слов. Загремели ведра. Ойбек выкрикивал, мужчины подпевали ему. Юса тоже захватили крики, ритм и вращение. Он даже прихлопывал ладонями в такт, притопывал ногами, подпевал. Он выпил граммов пятьдесят водки и охмелел, — не столько от алкоголя, сколько от монотонного ритма, и кружения, и песен, и ночи, холодной и яркой, под звездами, похожими на хрустальные, наполненные холодным иглистым светом шары. После пили зеленый чай, заедая лепешками и соленым сыром, откуда-то появился бурдюк с густым и липким гранатовым вином, — то ли уговорили-таки шофера, то ли вынули из загашников. Юс пил и смеялся, позабыв про чушку, и заснул там же, ткнувшись носом в колени. Там его и оставили до утра, только накрыли ватным одеялом, чтобы не продрог от ночного холода. Юс проснулся перед рассветом, — все-таки пробрало, озноб колотил так, что руки тряслись и ничего не держали. Он завернулся в одеяло и сидел, сотрясаемый дрожью, пока не рассвело. В темноте кричал ишак — тягуче, медленно взревывал, плакал по-ишачьи, жаловался на ночь и холод.