Кольцо с тайной надписью - читать онлайн книгу. Автор: Валерия Вербинина cтр.№ 29

– Вы хотели поговорить с нами о стихах Рембо, – напомнил Ласточкин усталым тоном, потирая висок.

Поэт иронически покосился на нас.

– С чего бы это, если я говорил о Пушкине? – задиристо спросил он.

– Вы начали говорить о сонетах, – напомнила я, – а потом перескочили на Пушкина.

– Следите за языком, барышня, – раздраженно оборвал меня Берестов. – «Перескочил на Пушкина» – это вы там, в полиции, перескакиваете с убийства на убийство, потому что вам все равно… А я размышляю и люблю делиться своими выводами. Что же касается сонета…

– Который вы переводили в воскресенье, – быстро напомнил Ласточкин.

– Строго говоря, «Гласные» Рембо не могут считаться стопроцентно правильным сонетом. Вот, я вам сейчас продемонстрирую…

Он стремительно повернулся на сиденье, и от этого движения стопка стихотворных сборников, лежавшая на полу, обрушилась. Чертыхнувшись, Берестов кинулся собирать ускользающие томики, – но внезапно остановился, заметив, что Ласточкин смотрит на следующую стопку, которую прежде скрывала гора стихов.

– Так-так, – промолвил мой напарник голосом инквизитора, улучившего подсудимого в том, что он наводит порчу или собирается улететь через каминную трубу. – Значит, детективов вы совсем не признаете?

Я никогда не видела, чтобы человек побагровел так быстро, как это произошло с Берестовым. Он промямлил: «Ну, что тут такого», потом «А это, того…» и залился густейшим клюквенным цветом. Ласточкин склонил голову, изучая надписи на корешках.

– Та-ак… Валерия Вербинина… не читал… А твоей книги, Синеокова, тут почему-то нет. С чего бы это?

– Ой, ну вас к черту! – разозлился поэт. Он выудил из кучи книжку с французскими литерами на обложке, сел поудобнее и пригладил волосы. – Что я читаю, это мое личное дело, оправдываться я не собираюсь… тем более что это все равно не отменяет прискорбного факта, что современная российская литература в основном – дичайшая ахинея… – По правде говоря, он употребил куда более заковыристое выражение. – Ну так, простите, и хваленые западные бестселлеры ничуть не лучше, только рекламируют их куда назойливее… Вот Рэй Брэдбери настоящий писатель, последний из могикан, но он уже умер, и эти сволочи ему даже Нобелевку не дали, хотя он ее заслужил куда больше, чем все лауреаты последних лет, вместе взятые…

– Ладно, – примирительно сказал Ласточкин. – Расскажите нам лучше о Рембо.

Берестов поморщился и перевернул несколько страниц в книге, которую держал в руках.

– Слушаюсь и повинуюсь! Разрешите доложить, гражданин начальник? – задорно прокричал он. – Короче, в воскресенье, которое вас так интересует, я переводил «Гласные» Рембо – просто так, для своего собственного удовольствия. «Гласные» – это символистский сонет или, если угодно, сонет о символах. Но он не вполне правильный, потому что в первых двух строфах схема рифмы АББА БААБ, то есть первая строка рифмуется с четвертой, а серединные друг с другом, но при этом рифмы не совпадают. В правильном сонете было бы АББА АББА. Это ясно?

– Вполне, – ответил Ласточкин за нас обоих.

Берестов взъерошил волосы.

– Теперь подстрочник. Вам известно, что такое подстрочник? Это стихи, переведенные прозой. Смысл, так сказать, в чистом виде, без всяких рифм.

– Понятно, – сказал Ласточкин. Он сидел, вертя в пальцах ручку, и пристально наблюдал за Берестовым, который, однако, вовсе не замечал этого.

– Итак, Артюр Рембо, «Гласные». «А – черный, Е – белый, И – красный, У – зеленый, О – синий: гласные, однажды я расскажу, как вы медленно зарождаетесь.

А – черный мохнатый корсет блестящих мух, которые вьются над смрадной мерзостью; заливы теней.

Е – чистота пара и палаток, пики гордых ледников, седые короли». Собственно говоря, – прервал себя Берестов, – убеленные сединами короли, потому что во французском «белый» и «седой» обозначаются одним и тем же словом. Точно так же, – хитро прищурился он, – как «женщина» и «жена». Вам известно, что у французов нет особого слова для обозначения понятия «жена»? Есть официальное «супруга», но жены нет, хоть тресни! Правда, это о многом говорит? А если вспомнить репутацию этой нации…

Ласточкин деликатно кашлянул.

– Вы так и не закончили подстрочник, – напомнил он.

– Ах да. – Берестов посмотрел в книгу. – Так, Е… «Е – чистота пара и палаток, пики гордых ледников, убеленные сединами короли, трепет омбелей…»

– Что такое омбели? – не удержалась я.

– Это зонт, название одного из зонтичных растений, – объяснил Берестов. – Заметьте, по-русски это абсолютно непоэтичное слово, отдающее черт знает чем. Скажите «трепет растения зонт» – сами убедитесь. Но летом, среди зеленой травы, их белые соцветия и впрямь очень заметны. – Он чихнул. – Дальше:

«И – пурпурные одежды, сплюнутая кровь, смех прекрасных губ в гневе или в непрестанном опьянении.

У – приливы и отливы, дивное движение зеленых морей, мир пастбищ, усеянных животными, мир морщин, которые алхимия врезает в высокие прилежные лбы. О, высшая труба, полная странных пронзительных звуков, молчание миров и ангелов:

О – это омега, фиолетовый луч ее очей».

– Это все? – спросила я.

– Ну, в общем, все, – важно отвечал Берестов, – если не считать того, что Рембо втиснул в текст пару-тройку неологизмов, которые я перевел обычным языком, да взял из латыни viridis, «зеленый» в применении к морям. И еще: алхимия, магия, волшебство – это было для него олицетворение искусства и, в частности, работы поэта.

– Ума не приложу, как вы это все перевели, – заметил Ласточкин.

– Да, пришлось попотеть, – вздохнул Берестов, роясь в кучах бумаг на столе. – Черт, где же он? Вроде я недавно его видел… Ага! – И он с победным кличем выудил из какой-то грязной пачки два листка, исписанных вдоль и поперек. – Вот что у меня получилось в конце концов:

А – мрак, Е – белизна, И – красен, зелень – У,

О – синь: вам выдам гласных зарожденье.

А – мух, снующих над вонючим тленьем,

Мохнатый черно-блещущий сюртук;Заливы тьмы…

Первая метаморфоза, – горестно признался Берестов, – корсет мухи – особы женского рода и в русском, и во французском – превратился в сюртук. Зато я сохранил связь «а – мрак», потому что «а – черный» уже совсем не то.

Заливы тьмы. Е – опахальный трепет,

Царей седины, пики ледников;

И – пурпур тканей, плещущая кровь,

Губ горьких или пьяных дикий лепет.

Короли не лезли в строку, но у нас королей никогда не было, и я заменил их царями. Кстати, во всех советских переводах короли – они же цари – отсутствуют начисто, вы знаете?

Интересно, подумалось мне, почему он заменил «сплюнутую кровь» на плещущую кровь? Ведь оригинальный вариант вполне укладывался в размер. А Берестов меж тем продолжал: