И все же – уснул, не выдержал. Во сне видал почтальоншу Ленку. Та почему-то ехала на красной «Таврии» бабки Федотихи вслед за медленно идущим по краю соснового бора Лешкой и кто-то кричала. Что – Лешка не расслышал, а потому остановился, повернулся…
…и едва не упал с лавки!
Ну, привидится же…
Протопав по крыльцу, в сени заглянул Епифан с саблей на поясе и коротким копьем в руках.
– Проснулся уже? Ну, подымайся – выходим.
Лешка, кивнув, уселся на лавке, натянул сапоги и, выйдя во двор, подошел к колодцу. Прогоняя остатки сна, умылся холодной колодезной водичкой. Пригладив волосы, поправил на поясе саблю в подвязанных найденной проволочинкой ножнах. Посмотрел по сторонам, поискал в свете горящих во дворе факелов купеческого сына. Нет, что-то не видно. Заигрался, видать, с девкой. Может, оно то и к лучшему – ни к чему парню соваться в пекло, в схватке от него толку не много.
Выступили двумя группами – часть сразу же свернула к ручью, а вторая, большая часть, направилась к лесу. Шли пешком – хоть ночь и выдалась звездной, да все ж темновато было, лишь узенький золотистый серп месяца, повиснув над маковкой сельской церкви, кое-как освещал дорогу.
Шли, почти не переговариваясь, тихо и споро – все прекрасно знали дорогу.
– Тепленькими возьмем, – радуясь, на ходу потирал руки староста Епифан. – Ужо, покажем, где раки зимуют!
Лешка ничего не сказал в ответ, лишь усмехнулся. Не верилось ему почему-то, что все пройдет столь гладко. Разбойники – не слепые котята, уж всяко, ночные дозоры выставили. Встретят… Или – уйдут, если их и вправду мало…
Лучше б, наверное, ушли… Хотя – нет, не лучше…
– Сворачиваем! – несильно ткнул в бок Епифан. – Тут поосторожней – ямы да буреломы.
Староста оказался прав – чем дальше в лес углублялось импровизированное воинство, тем чаще поперек резко сузившейся дороги попадались поваленные стволы. Интересно… А днем их вроде не было… Или были?
Резко повеяло сыростью, и лес, кажется, стал реже. Светало, и край неба на востоке уже алел близким восходом. А впереди…
– Здесь! – Лешка резко дернул старосту за руку. – Во-он за тем ельником…
– Ага, на вырубке, значит. – Епифан кивнул и дал знак своим, чтоб готовились.
Шепотом – из уст в уста – пронеслась, прошелестела команда. Бойцы крепче сжали рогатины.
И наступила такая звенящая тишина, какая бывает всегда – на миг – перед жарким боем. Когда нервы напряжены до предела, когда кажется – только чихни – и сразу же все начнется…
Над самым ухом надоедливо зудел комар. Впереди, в ельнике, фыркнула лошадь. Ага, значит, все правильно! Значит, здесь они! Что же, интересно, часовых-то не…
Лешка резко выхватил саблю и повернулся, услыхав за спиной тихий треск обломившегося под чьей-то легкой ногою сучка…
– Смотри, не махни только, – усмехнулись из полутьмы. – Не ровен час – и башку срубишь.
– Фу ты, черт, Ванька! – опуская саблю, прошептал юноша. – Нагнал-таки!
– Нагнал. – Отрок тяжело дышал. – Ну и быстро же вы шли – еле угнался. Чего ждем-то?
Юноша кивнул на вырубку:
– Приказа… Сейчас, наши с боков обойдут… Ага!
Слева и справа от заросшей молоденьким ельником вырубки одновременно прокуковали кукушки. Условный знак.
– Ну, братие… – негромко сказал староста. – Пора! Вперед, парни!
Они вынырнули из предутреннего тумана, как призраки – бесшумно и неудержимо. Обогнув устроенный – наверняка, специально – завал, ворвались в ельник… Ага, вот они, лошади и повозки! И кострище, и брошенные в траву котелки…
– Слева! – вдруг закричал кто-то. – Вон они, тати! Из луков бы, Епифане…
– Сам вижу…
Староста тут же отдал приказ. Лучники наложили на тетивы стрелы…
А враги уже приближались, уже становились все четче размытые туманом тени.
Сжав рукоять сабли, Лешка почувствовал знакомый зуд, зуд предвкушенья схватки, радостно-щемящий зуд воина… Последний раз он испытал его тогда, в сквере, у деревенского клуба…
– Приготовились! – староста махнул рукой. – Лучники…
Вражины вдруг ни с того ни с сего остановились… От них отделилась чья-то бородатая фигура, подошла ближе…
– Не стрелять, – обернулся староста. – Может, надумали сдаться…
Бородач подошел, наконец, ближе. Остановился:
– Епифане. Ты, что ли?
Староста удивленно поднял глаза:
– Семен?
– А мы вас за лиходеев приняли! – нервно хохотнул артельщик.
Епифан расслабленно выдохнул:
– А мы – вас!
– Чуть ведь друг с дружкою не схватились, Господи…
– Однако ж, а где же тати?
– А пойдем, поглядим.
Два воза… Пара стреноженных лошадей… И хныкающий мальчонка лет семи под телегой. И никаких татей!
– Дите, ты чего плачешь-то?
– Уе-е-еха-ахали все-е-е… Меня с собой не взяли-и-и-и…
– Уехали? Когда?
– Ночью еще… у-у-у… – Малыш растер по щекам слезы. – Обещали с собой взять, а сами бросили-и-и… А вдруг бы волки-и-и-и…
– Не реви, паря! Ты чей?
– Из Кулевки… Матрены-оброчницы сын. Три дня уж тут, в полоне…
– Ого, знатный полоняник! Поди, большой выкуп за тебя ждали! – Ополченцы весело загоготали.
Солнышко уже встало, сверкало, ярко так, весело, и оттого в душах людей вдруг стало теплее, радостнее. От солнышка, от чистого прозрачно-голубого неба, от внезапно нахлынувшего вдруг осознания того, что все кончилось – так, в общем-то и не начавшись – что-то, что могло бы случиться, не случилось, что все живы, что…
– Гляньте-ка сюда, братцы!
Сдернув рогожку с первого попавшегося воза, словно ужаленный змеей, вскричал вдруг какой-то артельщик. Остальные вмиг подбежали ближе… И ахнули!
Было – отчего!
Вся телега была заполнена награбленным добром – неразмотанными штуками добротного немецкого сукна, аксамитовыми шапками, зипунами, кафтанами, какими-то узорчатыми золотыми тарелками, поверх всего лежала крытая желтой блестящей парчой соболья шуба, а на ней – с распахнутой крышкой ларец, доверху наполненный густо-молочным жемчугом и разноцветными драгоценными камнями – смарагдами, рубинами, лалами…
Упавший на драгоценности солнечный луч отразился в глазах ополченцев волшебным сиянием невзначай свалившегося на голову богатства. Лешка усмехнулся – уж, конечно, ни о каком преследовании врагов сейчас не могло идти и речи! А они не дураки, эти лесные тати…
– Мужик какой-то вечером прискакал, страшной, – вдруг произнес мальчик. – Вот тати-то и засобирались… Меж собой говорили – в Елец собралися… Неча, грят, тут больше шататься – больно опасно стало.