Роем пронесшиеся в Лешкиной голове мысли настроения не улучшили. Чеченские бандиты славились самыми гнусными преступлениями — могли и голову отрубить ни за что ни про что, просто так, для устрашения и собственного поганого удовольствия. Уж ему-то, Лешке, ежели что, отрубят в первую очередь — он ведь сирота, детдомовский, за него выкуп никто платить не будет. Хм… тогда зачем его брать? Просто так, наудачу? А утром допросят да ножом по горлу. Хотя, может, им и простые люди надобны, для работы во всяких там аулах. Скот пасти, навоз убирать, да мало ли… Наверное, и трактористы нужны. Трактористы… Ну уж нет, надо постараться бежать! Вот хоть сейчас — удобный случай. Развязаться бы только.
Лешка осторожно пошевелился… оп — продел через ноги руки, поднес ко рту, впился зубами в ремень… Крепко! Вязали на совесть, суки! Да еще и мокро все от дождя…
И тут совсем рядом вдруг полыхнул факел! Затрещал смолою, разгоняя ночную тьму дрожащим оранжево-желтым пламенем, показавшимся неожиданно ярким. Лешка с удивлением разглядел чеченцев — ну и рожи! Вот уж поистине разбойничьи, косоглазые. А одеты как! Женские, с загнутыми носами, сапоги, шаровары, какие-то халаты, у одного — кожаный нагрудник, а на голове — самый натуральный шлем! Остроконечный такой, железный. Боже! Еще и сабля у пояса! Ну, блин, артисты погорелого театра. Придурки!
Грозно вращая глазами, тот, что с факелом что-то повелительно произнес, и все остальные придурки забегали, заголосили, пинками поднимая пленников. А тех набралось много, правда, мало мужчин, кроме Лешки, еще двое — какой-то бородатый здоровяк и монах в рясе — наверное, он и разговаривал с Лешкой, ну да, он, кто же еще? Кроме мужиков имелись еще и женщины, вернее, девчонки, и дети — мальчишки лет восьми-двенадцати, всего человек с десяток.
Всех выстроили в колонну по одному, привязали друг к дружке, и погнали по еле заметной тропинке.
Ливень между тем наконец кончился — надо же, а Лешка и не заметил! — светало. Первые лучи солнца золотили вершины сосен. Лешка покрутил головой — что-то показалось странным. Ну, как же! Одежда! Вот уж поистине, странно были одеты пленники. В длинных серых рубахах, в каких-то смешных лапсердаках старинного покроя, кто босиком, кто — о боже! — в лаптях. С Лешки, кстати, тоже стянули кроссовки — надо же, даже на китайский дешевый ширпотреб польстились, сволочи. Мобильник, кстати, не отобрали — он сам по себе в болотину выпал. Жаль… Чего-то долго ведут… вообще-то, где-то здесь уже должна начинаться грунтовка. Или людокрады хотят пройти лесом? Ай, неудобно босиком — каждая шишка, каждая веточка, каждый бугорок чувствуется. На стекло бы не наступить, еще не хватало порезаться.
Наступил полдень, а они все шли без передыху. Солнце уже выкатило на середину неба и жарило, высушивая мокрые от ночного дождя деревья. Парило. От травы вверх поднимался белесый туман. Впереди и сзади колонны, а, если позволял путь — и по бокам — ехали на малорослых коньках бандиты. Господи… Откуда они лошадей-то взяли? Что, это не чеченцы, значит? Цыгане? Конокрады чертовы…
Лешка уже уставать начал, а они все шли и шли, а солнце пекло прямо немилосердно, даже здесь, в лесу, которому, казалось, не будет конца. Один из идущих впереди мальчишек вдруг споткнулся, упал. Конный бандит налетел на него стервятником, с оттягом ударил плетью, разрывая рубаху на худеньких детских плечах:
— Вставай, урусут! Подымайсь!
Мальчишка испуганно вскочил на ноги, зашагал, вжав голову в плечи. Мокрая от пота рубаха сочилась кровью — видать, удар рассек кожу. Лес наконец кончился, тропинка — или, уже узенькая дорожка — пошла по широкому лугу, поросшему густой зеленой травою и клевером. Идти стало трудней — жарко! К тому же сильно хотелось гм… по естественным надобностям. Да и пожрать было б неплохо, но, похоже, никто пленников кормить и не собирался. И пить, пить бы…
Миновав дубовую рощицу, дорога взобралась на холм. Лешка вытаращил глаза, силясь хотя бы приблизительно определить — где они находятся. Покрутил головой — слева, и справа, и сзади синели леса, а впереди… впереди колыхалась голубоватой травою степь без конца и без края! Пахло горькой травой и гарью. Ну, ни фига ж себе! А где же железная дорога? шоссе? По идее, где-то рядом должны быть. Ладно, машин не слыхать, но поездов! Уж их-то километров за пять слышно. Не ходят? Какая-нибудь забастовка? Или — железка совсем в другой стороне? А шоссе-то именно здесь должно быть! Солнце в правый глаз светит, значит, их ведут на юг, куда же еще-то? А раз на юг, то на севере должна остаться Калуга, а на юге — вот-вот показаться Одоев. И между ними — шоссе. А — нету!
Оба-на!
Когда нырнувшая в ложбинку дорога вновь взобралась на очередной холм, Лешка увидал справа город. Далеко, километрах в трех.
— Белев, — тихо произнес бредущий сзади монах. — Скоро придем, упаси, Господи!
Бандиты явно обрадовались, заскакали на конях, заулыбались, крича что-то друг другу гортанными голосами. Ага, там, в городе, наверное, фура. Сейчас, подойдут к шоссе — подъедет.
Лешка присмотрелся: город был какой-то странный. Ни подъемных кранов, ни высотных зданий — зато много церквей с золотистыми куполами и — такое впечатление — деревянных.
— Не молись на те церкви, друже, — неожиданно предупредил монах. — Белев, сам знаешь, не наш град — опоганенный. Сколь уж там Улуг-Махмет-царь? Два лета, а может, и того боле. Ишь, собрался, упырь, Москву сжечь — да кишка тонка, уберегла Богородица. Вот посейчас и лютует, пес. От Москвы все вокруг пожег, людей побил, кого в полон взял. Ох, грехи наши тяжкие… Ох, где ж заступники наши — Василий-князь да Дмитрий Шемяка? Хо, не с татарами безбожными ратятся они, а друг с дружкой, все стол московский делят. А поганые идут с победами на земли русские!
— Малчат! — подскочивший всадник ударил монаха плетью.
Досталось и Лешке — будто током ожгло, да больно-то как, аж дыханье перехватило!
Вот, урод! Что б ты со своего коня сверзился, чтоб тебя…
Спустившись с холма вниз, колонна вдруг остановилась у неширокой речки, через которую был перекинут узенький деревянный мостик с покосившимися перильцами из старых жердей.
— Отдыхать! — спешившись, приказал тот, что светил ночью факелом, в кожаном нагруднике и шлеме. Видать, этот парень и был среди бандитов главным — те его слушались. Интересно, с чего это они так чудно оделись? Может, и впрямь, артистами решили прикинуться? Ван Даммы, блин, недорезанные, Шоны Коннери.
Подскочивший бандюган отвязал пленников друг от друга и, гнусно ухмыльнувшись, что-то коротко бросил сквозь зубы. Судя по действиям остальных людокрадов — по очереди развязывающих пленникам руки, — несчастным разрешили оправиться. Прямо здесь, на виду, под зорким надзором. Всем — и мужикам, и женщинам, и детям.
Оправились, куда деваться? Потом напились из реки, умылись — бандюки в этом не препятствовали, однако стерегли зорко — не дернешься. У пояса сабли, в руках — короткие копья с разноцветными бунчуками, за спинами — луки, вот олухи! Автоматов незаметно, хотя, конечно, пистолеты наверняка под одежкой прячут.