Стаи вконец опустившихся нелюдей охотились на больных и слабых, в первую очередь на детей и подростоков. Опасно было появляться в центре, где много подворотен и проходных дворов, вот там-то творился самый настоящий мрак, ужас, по сравнению с которым жизнь на окраинах казалась истинным раем.
По всему городу ходили самые мрачные слухи о бандах пожирателей людей, промышлявших на Васильевском и Петроградской, говорили о каких-то жутких ритуалах, кровавых оргиях и даже об омерзительных бойнях, на которых разделывали свежепойманную человечинку – похоже, дело было поставлено на поток. Правда, большинство считало подобные байки гнусными небылицами… однако в центр почему-то никто не ходил и не ездил.
Тихомиров наведался к метро по совету тети Жени – там располагался блошиный рынок, толкучка, на которой можно было обменять все на все. Максим искал советские деньги – так, на всякий случай, «там» они должны были пригодиться. Евгения Марковна посоветовала найти на рынке своего старого знакомого по работе по фамилии Чарский: он распродавал там недурные копии известных картин.
– Импрессионистов в основном, он на этом деле давно помешан был. Да и коллекционер – со стажем, деньги старые точно у него были, не знаю, зачем уж они вам… Только вы, Максим, ради бога не говорите, что от меня, – Анатолий Иванович знакомых стесняется. Не хочет, чтоб видели, как он на базаре торгует, – старой советской закалки человек. Так что уж вы, голубчик…
– Не скажу, не скажу, тетя Женя! Как хоть ваш Чарский выглядит-то?
– Смешной такой, седенький, в коротком плаще. Ну, вы его по картинам узнаете.
Так вот Максим и шел к метро, вытянув шею, – все высматривал нечто, напоминающее вернисаж. Да, еще искал что-нибудь Женьке – типа презент. Что-нибудь такое… Джинсы что ли… Вон, кстати, вполне подходящие!
– Что просишь, бабушка?
– Тушенку.
Хм, тушенку – за штаны? Да кому надо-то! Тем более, и джинсики-то поганые – дешевый китайский ширпотреб, да еще и модель современная – со строчкой на внутренней стороне штанин, а в те времена, Максим видел, шили совсем по-другому – строчили по внешней, в два или три стежка, крепкими оранжево-желтыми нитками. Ну, подарить Джону эти штаны… да, рад будет, даже и таким, а вдруг потом кто-то очень дотошный заметит: штанишки-то не те! Не такие!
Брать джинсы Тихомиров раздумал, тем более за банку тушенки, совсем с ума сошла бабушка! Да и искал молодой человек у метро совсем другое.
Нашлись, нашлись и здесь коллекционеры – отличники-подростки, опустившаяся до дыр на коленках интеллигенция, белоголовые старички – у последних много чего можно было взять – от марок до экзотических рыбок.
А вот и старик в смешном и коротком, как у лейтенанта Коломбо, плаще, развесил на ближайшем заборе картины. Максим еще издали углядел «Обнаженную в солнечном свете» Ренуара, а еще тут были и Сислей, и Гийомен – «Набережная де ля Гар в снегу», и голубые балерины Дега, и Клод Моне – ну как же без него-то? «Маковое поле», «Сорока»…
– Прямые поставки из музея д'Орсэ? – подойдя ближе, усмехнулся Макс.
– Нет, копии, конечно. – Продавец не понял юмора. – Но очень и очень хорошие.
– Я вижу.
– Желаете что-нибудь? – В бесцветных слезящихся глазах старика загорелась надежда. – Отдаю дешево, оптом – несколько банок тушенки, сухари… галеты…
– Увы, нет у меня тушенки, отец, – Тихомиров грустно развел руками. – Да и картины мне не нужны – вешать некуда, стены я давно деньгами оклеил. Вот деньги бы и взял… Старые, советские, с Лениным.
Максим отошел в сторону, но старик, догнав, схватил его за рукав, заглянул в глаза:
– Дров поколете?
– Да легко!
– А я вам всю коллекцию отдам, нумизматическую… Знаете, там есть раритеты восемнадцатого века!
– Да не нужны мне никакие раритеты, отец. Советские червонцы есть?
– Золотом?! Увы…
– Да нет, нет! – Тихомиров замахал руками. – Я вовсе не это имел в виду. Обычные советские деньги, знаете, после реформы шестьдесят первого…
– Господи! – Старик изумленно хмыкнул. – Да я ж ими всю зиму буржуйку растапливал!
– Что ж вы так… Все и сожгли?
– Ну, не все, думаю… думаю, еще что-то осталось. Но в «железе» – рубли, полтиннички.
– Что ж, – расхохотался Максим, – Пойдет и «железо».
– Тогда идемте… Секундочку. Я попрошу, чтоб картины покараулили.
Чарский жил на втором этаже, в маленькой двухкомнатной квартирке. Прихожая, кухня и спальня были просто завалены книгами, здесь же, в спальне, стояла и печка-буржуйка.
– Вы, молодой человек, проходите, не обращайте на это внимание. Дрова у меня там! – Торговец картинами распахнул дверь.
Гостиная – или, лучше сказать, большая комната, никаких «гостиных» в советских квартирках массовых серий не было в принципе – оказалась вся заставлена мебелью – колченогие стулья, этажерки, полки, шкафы.
А где ж тут дрова-то?
– Да вот это вот – и дрова! Шкаф и полки не трогайте, остальное – вот вам топор – колите! А я пока денежки подыщу.
Размахнуться в тесной комнате было негде, и, сломав пару полок, Тихомиров заглянул к старику:
– А можно я их на улице поколю?
– Да ради бога, как вам будет угодно, молодой человек. Только… как же вы все вынесете-то?
– С балкона выкину! – радостно хохотнул Максим. – И топором махать меньше придется.
Так и сделал – выбросил этажерки со стульями, большая часть которых при соприкосновении с асфальтом тут же и развалилась. Действительно – меньше колоть.
Но все же пришлось намахаться!
Раздевшись до пояса, молодой человек орудовал топором азартно, словно какой-нибудь викинг секирой.
– И-и-и… йэх! И-и-и… йэх!
За час и управился, а потом еще столько же времени таскал «дровишки» наверх, в стариковскую квартирку.
Да, еще устроил небольшой перерывчик – старик Чарский зазвал на чай, все любопытничал, где Макс живет да чем занимается? Конечно, молодой человек отвечал уклончиво: мол, снимаю квартирку на Корзуна.
– На Корзуна? – неожиданно обрадовался старик. – Да ведь у меня там полно знакомых! Дома-то наши, институтские… Ну, НИИ нашего. И бывший директор, Михаил Федорович, покойный, увы, и Евгения Петровна, в комсомоле работала, потом уж и не помню на какой должности. Очень хорошая женщина, очень.
– Вот как раз у нее я комнату и снимаю.
– Да? Ну, передавайте поклон. Я ее, кстати, недавно видел, только не поздоровался… знаете, постеснялся как-то. Потомственный интеллигент – и вот здесь, на блошином рынке, словно какой-нибудь, простите, клошар!
– Что Ж бывает.
Поблагодарив хозяина за чай, Максим отправился работать дальше.