Русич. Перстень Тамерлана - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Посняков cтр.№ 33

Она, повернувшись, ушла, растаяла, словно видение, лишь в ушах Ивана до сих пор слышался смех. Медленно, словно во сне, он направился в горницу, не замечая ни ясного дня, ни появившихся на небе небольших синих тучек, ни неусыпных стражей у себя за спиной. Оборванец – с горечью честил он себя.

Едва Раничев поднялся в горницу, как четверо слуг принесли обед, вполне обычный для знатного человека. Пара караваев духовитого ржаного хлеба с поджаристой корочкой, пышные оладьи, тонкие ноздреватые блины, уха из белорыбицы с имбирем, кардамоном, перцем, пироги с зайчатиной, с капустой, с рыбой, квас стоялый, хмельной, забористый, капустные щи, каши, заправленные коровьим да маковым маслом: овсяная, ржаная, ячневая, моченая брусника, кисели четырех видов – ржаной, овсяный, пшеничный, ягодный, мед в деревянном туесе и так, в сотах, нарезанный ломтиками застывший сироп лопуха с ревенем, кисло-сладкий, приятный, какие-то мелкие, зажаренные на вертеле птички, то ли дрозды, то ли малиновки, и множество всего иного, даже названия чему Иван не помнил, но уплетал за обе щеки, как и все остальные, – проголодался.

Чувство сытости пришло быстро – и четверть всего не съели – отвалились от стола, сытно рыгая. Убрав остатки пиршества, слуги пригласили в баню – в маленькую, для слуг, но и такой были рады! Пока парились да мылись – Раничев наконец-то дорвался до веника! – принесли одежду – обычную, без изысков, но вполне чистую и почти впору. Две пары – для уж очень поизносившихся приятелей – Ивана с Ефимом Гудком. Узкие полотняные штаны – порты, широкие рубахи из выбеленного холста с обязательной вышивкой-оберегом, пояса, обмотки, поршни – обувь из кабаньей кожи с ремнями, обвивавшими ноги поверх обмоток.

Не скрывая радости, Ефим Гудок подмигнул Ивану:

– Живем, брат!

– Не спешите радоваться, – охладил их пыл Салим. – После пира, думаю, отберут одежку. И еще неизвестно, как там, на пиру, сложится? В тебе, Ефим, не сомневаюсь, а вот насчет Ивана… Не сердись, не слыхал, как ты поешь, не знаю.

– Узнаешь, – хмуро пообещал Раничев. Он все думал о той девушке в алом сарафане… Интересно, кто она? Ясно, не из простых. Дочка наместника? Скорее всего. Спросить, что ль, у Ефима?

– Девица? – пожал плечами тот. – Не, не знаю. Наверное, дочь.

– Не дочь, племянница дальняя, – с усмешкой поправил Салим. – Что, понравилась?

Иван не ответил.

В горнице, куда их снова привели, на лавках уже дожидались инструменты. Гудок – нечто вроде массивной, вытянутой в длину, скрипки с тремя струнами и лучковым смычком, гусли, пара трещеток и деревянная флейта – сопель.

– Ну – кто на чем? – любовно погладив гудок, обернулся Ефим.

Онфим Оглобля сразу же выбрал трещотки, скромно пояснив, что на чем другом играть у него все равно мозгов не хватит.

– А я, пожалуй, возьму это. – Салим поднял с лавки сопель, набрав в грудь побольше воздуха, приложил к губам, пробежался пальцами по дыркам. Сопель издала высокий переливчатый звук, довольно приятный и, как определил Раничев, – октавы на две выше обычной «ионики».

С некоторой опаской он взял в руки гусли. Да-а, не бас-гитра – струн уж больно много. На корпусе какие-то точки, кружева, линии – мензуры, что ли… Иван провел рукой по струнам – гусли отозвались мерным глухим перезвоном. Вот вам и «гусли звончатые»! Какие, к черту, звончатые – без усилителя вряд ли кто и услышит.

– Не так ты гусельки держишь, друже Иван, – язвительно заметил Салим, вот уж препоганый отрок. – Смотри, как надо.

Он показал как. Не выдержав, засмеялся:

– Надеюсь, певец ты лучший, чем гусляр.

– Надейся, – сухо отозвался Раничев. За свои способности он не волновался, вопрос состоял в другом – в репертуаре.

– Мужики, чего петь-то будем?

Ефим Гудок, пожав в ответ плечами, предложил петь то, что обычно: «Сказание об Индийском царстве», «Задонщину» и новейший хит – «Мамаево побоище». Ни того, ни другого, ни третьего Иван, естественно, не знал, а потому, покосившись на мерзкого отрока, предложил петь по очереди: сначала Ефим – а все остальные подыгрывают и подпевают, а потом он, песни, по словам Гудка, «незнаемые».

– Вот про очи зеленые, что ты тогда на берегу пел, – сладка песня! Боярину точно понравится.

– Споем, – уверил Раничев. – Давай покажи, как на гуслях играть.

– Так ты ж сам гусельник!

– Да забыл все. Из головы вылетело.

До вечера время пролетело незаметно. Гусли Иван освоил довольно быстро, да, конечно, не бас-гитара, но все же тоже музыкальный инструмент, играть можно. Не бог весть что пока выходило – но уже неплохо, не глухо, а так, можно даже сказать, звончато!

Даже Салим кивнул одобрительно.

Наконец, когда оранжевое потускневшее солнышко закатилось за тучу, в дверях показался важный белобородый старик в красном кафтане с яхонтовыми пуговицами и круглой лисьей шапке.

– Наместничий тиун, – шепотом пояснил Салим, да все уж и без него догадались. Кому еще быть-то?

Старик молча осмотрел всех, недовольно пощелкав языком, поправил на Иване пояс, перекрестился и приглашающе махнул рукой – пора, мол.

Пройдя через сени, скоморохи вслед за тиуном вошли в хозяйскую избу, сразу же оказавшись в широкой просторной зале, с низким потолком, покрытой голубыми изразцами печью в углу и большим длинным столом, уставленным разнообразными яствами. Во главе стола, в резном кресле, сидел грузный седобородый мужчина с круглым, вполне добродушным лицом и умными светло-карими глазами. Рукава блестящего аксамитового кафтана он уже успел уделать в каком-то соусе или подливе, и подбежавший челядин тщательно оттирал сукно чистой белой тряпицей. По всей видимости, этот дородный, любящий покушать муж и был княжеским наместником, боярином Евсеем Ольбековичем, хозяином этого стола, хором и всего города. Состав гостей не отличался особым многолюдством, скорее даже наоборот – приглашены были только самые доверенные люди. По левую руку боярина сидел уже знакомый Раничеву воевода Панфил – Панфил Чога, так его называли за внешнее сходство воеводской бороды с древесным грибом-чагой. Рядом с ним копались в блюде с жареным лебедем двое дюжих усачей в одинаковых ярко-голубых рубахах с оплечьями, а напротив них, по правую от хозяина руку, располагались гости. Их было всего двое: один, чуть полноватый, смуглый, с нелишенным приятности лицом с небольшой бородкой и желтоватыми, слегка раскосыми глазами – по всей видимости, главный, какой-нибудь татарский мурза. Он и сидел на почетном месте, а Евсей Ольбекович самолично подкладывал ему мясо на большое золотое блюдо. Рядом с мурзой на скамье удобно развалился второй – красивый чернобровый парень с черными лучистыми глазами и лукавой физиономией эпикурейца, очень похожий на Филиппа Киркорова, только чуть ниже и малость потолще, в длинном ярко-зеленом кафтане, обильно расшитом золотом. В чертах его лица тоже угадывалось что-то восточное, видно и этот был ордынцем. Как хорошо помнил Раничев, с конца тринадцатого века, со времен хана Берке, государственной религией Орды сделался ислам, что отнюдь не мешало гостям прикладываться к вместительным стеклянным бокалам из тонкого венецианского стекла, кои расторопный челядин, тенью стоявший у них за спиною, периодически наполнял красным ромейским вином. Особенно усердствовал эпикуреец, по его физиономии видно было, что все-таки он себя сдерживал и, если бы не мурза, обязательно упился бы в хлам.