– Нет, не пора. Эвон, месяц над той березиной встанет – тогда и верно пора.
Третий караульщик, кудлатый нелюдимый мужик Никифор Фомин, посмотрев на луну, молча кивнул – согласился с Иваном. Силен был Никифор, осанист. И не говорлив, как тот же Авдей. Иван таких людей уважал, не суетливых, себе цену знающих. И сам старался таковым быть. Без нужды разговоры не заводил, больше слушал, а уж если вступал в разговор, то всегда по делу и говорил умно – не в бровь, а в глаз. Вот зашел как-то раз разговор об аглицких немцах, коих немало в Архангельском городке бывало, так мужики все смеялись, говорили, что у них не королева и не король, а мужики торговые правят. Авдей против выступил – дескать, не может такого быть, чтобы мужики, нешто они направят? Тут Иван не выдержал, кашлянул, вступил в разговор – мол, не прав ты, Авдей Светлояров, но и вы, мужики, не совсем правы. Королева Лизавета Англией долгое время правила – а ей в помощь бояре английские да торговые гости законы удумывали. Не все скопом, а особо избранные люди – парламент называется.
Чудно! Мужики головами качали да на Ивана уважительно посматривали. Потом беседа на веру перекинулась – опять Авдей выделился, всякие небылицы рассказывал, о том, что в земле аглицкой, как и у всех немцев, истинной веры нет, одни костелы стоят поганые, да кирхи, да мечети, да капища. Тут уж Иван тоже не сдержался, выступил – нет, мол, в королевстве английском ни мечетей, ни кирх, ни капищ. А вера там особенная, ни папежная, ни лютерская, а что-то среднее. Костелы, как у папежников, и монахи есть, но вот папу римского не признают, вместо папы у них королева или король. Дивились тому мужики, к Ивану пристали – откуда де сие знаешь? Откуда-откуда… С гостями аглицкими много дел вел, вот откуда.
Авдейко не поверил, засмеялся:
– Так, может, ты и речь аглицкую знаешь?
Иван плечами пожал.
– Yes, – сказал. – Конечно, знаю.
После этого его еще сильнее зауважали, хоть и молод был Иван – шестнадцати годков не исполнилось. Молод, да знающ. Много чего умел – и будущую прибыль просчитать, и аглицкие монеты – фунты серебряные – на деньги да копейки перевести, и пищаль зарядить споро. Выстрелить вот только не довелось, а то бы и выстрелил.
И собой был пригож Иване – высок, строен, тонок в кости, может, не слишком силен, зато ловок, глаза имел блестящие, карие, а волос волнистый, светлый. Уважение проявлял не только к старшим по положению, но и со всеми старался держаться ровно, хотя пробивалась иногда у холмогорского приказчика этакая насмешливость. Вот, над Авдеем любил подшучивать, да так, что тот и не понимал, что над ним подсмеиваются, все слова Иванковы за чистую монету принимал.
Молодой приказчик, по его словам, ехал в Тихвин и Новгород установить торговые связи да прикинуть возможный рынок для доброго английского сукна – представителем англичан выступал его хозяин, холмогорский гость Еремей Хвастов. Честно сказать, в Холмогорах Хвастова не очень знали – человек он был новый, архангельский, да вот переехал, выстроил торговый двор, дела вести начал. Авдей-то с Никифором Фоминым, купца Афанасия Коробкина люди, ехали в Тихвин о десяти возах – рыба в бочках, соль, кожи, – товар нешуточный, тем и гордились. Афанасий-то Коробкин – купчина известный, сам по торгам не ездит, зато сразу несколько караванов снарядить может, с верными-то людьми да по разным местам. Еще от Коробкина совсем уж мелкие люди были да – из холмогорцев – от Красильникова, от Евстигнеева, а вот от Хвастова один Иван Леонтьев сын. Молодой приказчик, да знающий.
Пока у костра сидели, месяц как раз над старой березой завис.
– Пора, – поднимаясь, негромко промолвил Иван.
Поправил на поясе пистоль, Авдей за саблю схватился, Никифор Фомин – за топор. Приладил за поясом – ежели что, уж ничуть не хуже палаша или сабли сгодится. Костерок чуть притушили, пошли.
Черный ночной лес обступил караульщиков, протягивая кривые ветви. Чавкала под ногами грязь, где-то совсем рядом прошмыгнул какой-то небольшой зверь, то ли куница, то ли лиса; плошкоглазая сова, пролетая, захлопала крыльями. Вот, наконец, и тракт…
– Кто там? – спросили из темноты.
– Холмогоры, – тут же выкрикнул Авдей, с облегчением услышав ответ:
– Архангельск.
– Ну как, спокойно все? – Авдей все держал себя за старшего.
– Да пока, хвала Господу, – выбрался из кустов молодой мужик – Федор. За ним, с рогатинами на плечах, маячили еще двое.
Сменились. Спрятались в кустах, у повертки, что вела на поляну, где расположился обоз. Не переговаривались, службу несли честно – сами ж себя и охраняли. В черном высоком небе россыпью сверкали звезды, лучился серебром месяц, отражался в озерке, освещал высокую кривую сосну, росшую невдалеке на вершине холма. Отгоняя сон, Иванко тряхнул головой, несколько раз глубоко вздохнул и вдруг замер, услышав чей-то слабый крик. Показалось? Нет, крик повторился…
– Кажись, у сосны кричат, – треща кустами, пробрался к Ивану Авдей. – Пойти, разбудить наших…
– Погодь… – Приказчик задумался. – А вдруг там зверь кричит, в капкан угодивши, или птица какая? Посмотреть бы надо.
– Посмотри, – пожал плечами Авдей. – А мы с Никифором здеся покараулим. Ежели что, стреляй.
– Да уж выстрелю, услышите, – выхватив из-за пояса пистолет, Иван исчез в темноте. Что бы там ни говорили мужики, а пистоль в данной ситуации – штука удобная. Замок не фитильный, кремень разжигать не надо, и полочка с затравочным порохом специальной пластинкой закрывается, уж никак зелье не высыплется. Недешевый, правда, замочек, зато надежный. Жаль вот, заряжать пистоль долго, да и попасть хоть куда-нибудь – дело сложное. Иное дело – пищаль, тяжелая, длинная, упер в бердыш, так хоть как-то прицелиться можно, а тут… Впрочем, сейчас и не нужно ни в кого попадать, достаточно просто выстрелить.
Митька вновь застонал, когда неведомый ночной тать крепко сдавил льняной веревкой запястья.
– Будешь кричать, отрежу язык, – коверкая слова, предупредил тать – жилистый широкоплечий парень. Весянин! Ну конечно же, весянин! Здесь, в окрестных лесах, много их деревень.
Весянин натянул веревку, привязывая Митьку к сосне. Язычник! Подстерег в темноте путника и теперь готовится принести жертву своим поганым божкам! Ну и попал, сохрани Боже!
– Эй, парень… – Отрок опасливо покосился на торчащий за поясом весянина нож – полированная костная рукоятка блестела в призрачном свете луны. При Митькиных словах язычник тут же выхватил нож, приставив к горлу несчастного пленника холодное злое железо:
– Молчи!
Молчать? Митрий даже усмехнулся: вот уж молчать в его положении – самое последнее дело. Говорить, говорить надо, может, кто и услышит? Как бы только обмануть этого поганца идолопоклонника, вернее – соснопоклонника.
– Хорошо, я молчу… – вздохнув, покладисто согласился Митька. – Ты меня не больно убьешь?
– Не больно. – Весянин крепко связал отроку ноги.