Снаружи вдруг заржали кони.
– О! – Желтоглазый поднял палец. – Слышишь, Джельмэ? Явились! Охраннички, забодай их бык. Ну, пойдем, пора. Кызгэ, загаси очаг.
Желтоглазый повелитель и немногословный Джельмэ вышли из хижины, а следом за ними и Баурджин.
Юноша поспешно прикрыл ладонью глаза – в очистившемся от снеговых туч небе ярко сияло солнце. А вокруг, на поляне, гарцевал целый отряд монголов… или тайджиутов, или кого там еще? Наверное, десятка три – все при саблях, с копьями, не говоря уже о луках.
– Так я, пожалуй, пойду? – отвязав лошадь от коновязи, обернулся Баурджин.
– Иди, мерген, – властно махнул рукой желтоглазый. – И помни, я еще отплачу милостями за все, что ты для меня сделал.
Юноша про себя усмехнулся – и что он такого сейчас сделал? Вот уж, не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
Когда Баурджин вернулся к своим, уже вечерело. По всему краю озера горели костры – готовили к пиру дичину. Часть туш морозилась в прорубях или прямо в снегу, а часть, разрезанная на тоненькие ломтики-ремешки, вялилась на солнце. Увидев Баурджина, довольная молодежь встретила его приветственными криками, словно вождя. Да он для них и был вождем, причем, что немаловажно, удачливым. И конечно же, возвращению побратима бурно обрадовался Кэзгерул.
– Ну, наконец-то, брат! – потершись носом о щеку Баурджина, восклицал он. – А мы-то уж думали – куда ты запропастился?
– Там, в переметной суме, мясо и голова оленя, – вспомнил юноша. – Надо достать.
– Достанут! – Кэзгерул засмеялся. – Не забывай, ты же теперь десятник. Посмотри только, с каким обожанием смотрят на тебя твои воины!
Воины… Если, конечно, их можно было так назвать. Повернувшись, Баурджин поспешно спрятал улыбку. Окинул взглядом своих.
Вот деловито расстилают снятые шкуры здоровяки Юмал и Кооршак. Чем-то похожие – конечно, похожие, они же родные братья! – добродушные увальни. Впрочем, добродушные – это пока как следует не разозлишь. Рядом делают вид, что очень утомились, Гаарча с Хуридэном. Ну, об этих лучше уж ничего не говорить, все равно ничего хорошего не скажешь, по крайней мере – пока. Ну, а потом – кто знает? Знавал Дубов случаи, когда самые последние раздолбаи вдруг становились героями. Немало таких было и на Халкин-Голе, и на Малой Земле, и под Берлином. Гаарча с Хуридэном, по крайней мере, хоть оружием владеют. Остальные… Про остальных еще, похоже, и говорить-то рано, малы слишком – ну, право слово, совсем еще дети! И ведут себя сейчас чисто по-детски – толкаются, кричат, спорят. Однако на десятника посматривают с таким искренним обожанием – словно на бога! Баурджин даже не помнил, как их зовут… а это плохо! Командир отделения просто обязан знать всех своих бойцов, и не только по именам-фамилиям-отчествам, но и по характеру, по складу ума. На кого можно полностью положиться, и не только в бою, но и в любом, даже самом небольшом деле, а за кем, наоборот, нужен самый строгий пригляд. У хорошего командира, кстати, в отделении и помощники всегда имеются, которым вполне можно довериться.
Вот Кэзгерул, кстати, молодец – словно только что закончил курсы молодых командиров, причем с отличием – не стал больше ни о чем говорить, расспрашивать, оставил все разговоры на потом, сам же побежал к своим – вон они, рядом. Тоже неплохие парни… как и их командир. А вот Баурджину, похоже, не повезло – кроме здоровяков-братьев, не на кого и опереться. Э, товарищ сержант! Тут же охолонул себя Дубов. Не дело это – своих бойцов поганить, даже и в мыслях, не дело. Надобно в каждом, кроме всего дурного, еще и хорошее видеть. Хотя бы узнать их для начала. Имена, привычки, склонности – ведь командир-то он сейчас временный, на срок охоты да обратного перехода, и еще неизвестно – как там в родных местах будет? Впрочем, догадаться можно – так же, как и было. Если ничего не предпринимать, пустив все на самотек.
– Эй, Гаарча, подойди-ка! – усевшись в снег за неприметным кусточком, негромко подозвал юноша.
Гаарча – все такой же тощий, с чего ему полнеть-то? – подбежав, поклонился, спрятав в глазах хитринку – дескать, готов исполнить любое пожелание командира.
– Садись рядом, – Баурджин показал на снег. – Расскажешь мне обо всех, по очереди.
– Ага! – обрадованно кивнул Гаарча. – Это можно. С кого начнем?
– Все равно.
– Тогда Хуридэна пропустим – ты его и так знаешь.
Баурджин кивнул:
– Согласен. Давай – с Кооршака с Юмалом.
– Оба, сказать по правде, дундуки дундуками, – хохотнул Гаарча. – Нелюдимы, глупы, да еще и увальни. Вот только силы у них хватает, что правда, то правда – разозлить, так вообще вряд ли кто с ними справится в роду старого Олонга. Но так – дураки оба.
– Все сказал?
– Все.
– Давай об остальных!
– Об этих сусликах? – Гаарча презрительно сплюнул. – Дай Бог, вспомнить бы, как их зовут. Те двое, плосконосые, что возятся у костра, кажется, Ильган с Цыреном. Из лука стреляют, не знаю как, а бегают быстро. И тоже, между нами говоря, дурни!
– Ну, Гаарча, – Баурджин только головой покачал. – У тебя, похоже, все дурни, один ты умник.
– Ну, не только я. Видишь во-он того мелкого?
– У костра?
– Да нет, ближе к берегу – вон он, мясо раскладывает, в овчинном полушубке. Не красавец, конечно – нос узкий, как у курицы, глаза словно плошки. Зовут Гамильдэ-Ичен. Этот от какой-то рабыни родился. Болтун, не приведи Господи, но умен – читать выучился!
– Читать?! – Баурджин искренне удивился.
– Вот и я говорю! Да ладно – читать, он и писать, говорят, умеет!
– И на каком же языке?
– По-уйгурски, на каком же еще-то? Жил у нас в роду один уйгур, пленник. Да ты его помнишь, старый такой старик, два года назад помер… как его… Бонго… Бонго…
– Бонго-Дидзо, – вспомнил Баурджин. – Да, был такой, помню. Так он, значит, и научил грамоте Гамильдэ-Ичена?
– Он. Так что эта лупоглазая мелочь Гамильдэ-Ичен – у нас единственный грамотей. Кроме Кэзгерула Красный Пояс.
– Что? – удивился юноша. – Кэзгерул тоже знает грамоту?
– Конечно!
– Что-то он не рассказывал.
– Скромничает, – Гаарча засмеялся. – Да и, с другой стороны, чем тут хвастать-то? Ну, знает какие-то закорючки, ну, умеет их прочитать – и что с того? В жизни-то вовсе не это надобно!
А вот тут Гаарча был полностью прав. В жизни столь захолустного рода, как род старого Олонга, от грамотеев и в самом деле прок был небольшой, точнее говоря, его вообще не было.
– К тому ж он труслив, этот Гамильдэ-Ичен. Боится крови.
Ага, кто бы говорил! Вы-то известные храбрецы с Хуридэном.
Вслух Баурджин этого не сказал, просто подумал. Махнул рукой:
– Хватит про грамотея. Про остальных рассказывай.