Где-то теперь Ульянка? По-хорошему ль до Москвы добралась, к сестрице своей единоутробной?
Он пришел в Псков к вечеру, успел-таки до темна. Река Великая набухла льдом, как и Волхов, урчала зверем. Славен град Псков, мощны стены его, высоки башни, шатрами к небу вздымающиеся, благолепны храмы Христовы.
Покрутился у ворот отрок — не видал ли кто отрядец небольшой — порасспрашивал…
— А тебе что за дело? — ухватив Гришаню за руку, подозрительно спросил стражник.
— Письмишко от них просила супружница одна, — вывернулся тот, — я б и написал…
— Так ты грамотей, что ли? — удивился стражник.
— Учен, — важно кивнул отрок. — Если чего надобно…
— Надобно! Надобно! Еще как надобно — сам Бог мне тя послал, отроче!
Выказав явные признаки радости, стражник, подменившись с приятелем, приобнял Гришаню за плечи и повел в ближайшую корчму.
Уселись за дальний стол, чистый, выскобленный. Стражник у корчемника бумаги спросил да перьев.
— Поесть бы сначала неплохо, — хитро улыбнулся отрок.
Стражник кивнул, подозвал корчемника, велел постных пирогов с квасом подать.
— Брат у меня есть, Степаном звать, — прошептал, к Гришане склонившись. — У кузнеца Онуфрия работником три лета пробыл… потом подрядился тут к одному… ну, не важно… ушел в общем, до сроку. Оплату ему должен Онуфрий, а?
— Хм… — Гришаня задумался, спросил, когда именно ушел Степан да сколь времени с этого дня прошло…
— Во прошлую весну ушел, — стражник помолчал, вспоминая. — Как раз на Пасху!
— На Пасху, говоришь? — Гришаня прищурил левый глаз. — Ну, тогда торопись, человече. По закону Степан твой имеет право требовать оплаты только год после ухода! Писать бумажицу-то?
— Пиши, пиши, друже!
— Тогда вели песку подать, присыпать…
Написав прошение, Гришаня присыпал чернила песком — чтоб быстрей сохли — и снова повторил свой вопрос о приезжих. Ну, на этот раз стражник, естественно, оказался куда любезней.
— Тебе за весь день надо, отроче?
— Вечер только.
— Козьма-горшечник с глиной проехал с людьми своими…
— Не то!
— Онцыфер-лодочник…
— Тоже не надо!
— Боярин Андрон со людищи да сывязаны иматы…
— А вот об этом — подробней!
Нахватался Гришаня от Олега Иваныча словес разных, вставлял теперь, щеголяя, и надо куда и не надо. Как ни странно, народец его понимал, как вот теперь стражник…
Вызнав дорогу на двор боярина Андрона Игнатича, Гришаня тепло простился с новым знакомцем, хлебнул на дорожку горячего сбитню и, выйдя из корчмы, растворился в сером сумраке улиц.
Усадьбу боярина он обнаружил сразу — стражник настолько подробно описал путь, что к ней смог бы пройти даже слепой. Небольшая такая усадебка — не то что в Новгороде, вот уж где усадьбы так усадьбы — но уютная, с аккуратно обитыми медью воротцами.
Скрипнув, открылись воротца — Гришаня рысью в сторону, за деревом затаился — мало ли. И вправду, не зря спрятался — со двора-то Митря Упадыш вышел! Огляделся, шильник, Гришаню не приметил, ухмыльнулся похабно, бороденку рукой пригладил, пошел куда-то, верно — к бляжьим каким жёнкам… За ним, с опаскою, и Гриша.
Долго шли, коротко ль — завиднелся в конце улицы дом каменный. Небольшой, с подклетью, крыльцо высокое. Весь какой-то неприметный, за кустарником, словно украдкой выстроен. Внутри гульба шла — песни вполголоса (пост все же!) да ругань всякая… Ну, точно — корчма! Да с непотребными жёнками!
Гришаня поначалу и заходить опасался. Стукнут по башке, долго ли! Да и грех. Помялся, помялся у крыльца — все ж про друзей вызнать надо. А как вызнать-то — только через Митрю. Митря — главная к ним сейчас, как говаривал когда-то Олег Иваныч, ниточка. Вот за эту ниточку козлобородую — да и потянуть. Как вот только?
Немного народу оказалось в корчме-то. И с пару десятков человек не наберется. Отрок то сразу смекнул — в угол подался, Митрю увидев. Нет, не успел, не заметил шильник. Засел Гришаня в полутьме, вместе с какими-то немцами — те, судя по разговору, непогоду пережидали. Один — в собольей шубе поверх лат железных — щеголь хренов, спиной к отроку сидел, шуба богатая, в такой только посадникам да князьям ходить, а не всякой торговой шпане немецкой… Вот, интересно, откуда во Пскове немецкие купчишки?
— Поскорей пойдемте отсюда, Куно, — произнес по-немецки другой немец, без шубы, но тоже в панцире. — Мне почему-то кажется, здесь собрались одни безбожники… да и наши люди заждались.
— Подождут, — поставив кружку на стол, отрывисто бросил щеголь. — Впрочем, насчет безбожников ты вполне прав, брат Конрад… Ишь, как хлещут вино в пост! Не боятся… Ну, черт с ними, поехали! Эй, хозяин. Вот тебе грош…
Рыцарь обернулся, и пламя свечи высветило его красивое лицо с модной бородкой.
Так это же…
Расплатившись, немцы вышли наружу.
…это же…
Гришаня лихорадочно соображал, вполглаза присматривая за Митрей.
…рыцарь Куно… Куно фон Вейтлингер! Вот кто может помочь выручить Олега Иваныча с Олексахой! Они ж друзья с Иванычем. Точно… А Митря? Пес с ним… Ежели что — отыщем.
Схватив шапку, Гришаня опрометью бросился из корчмы, на ходу кинув служке медное пуло.
Ага! Вот и рыцари. Садятся на лошадей…
— Эй, мессир Куно! Эх… не слышит… Сейчас как рванут — и не догонишь. Слава Богу, пока тихо едут… разговаривают… Кажется, даже стихами…
Что видел я от знатных дам?
Служил им лишь себе на срам.
Для дам я грубый нелюдим;
Не лучше отношусь я к ним…
— Полно, полно тебе, Конрад! Гартман фон дер Ауэ — это не для Пскова и не для подобной погоды! — засмеялся фон Вейтлингер. — Вот, послушай лучше:
Мать, отпусти меня ты,
Уж пляшут там ребята;
Что может быть чудесней?
Я не слыхала так давно
Веселых новых песней!
Гришаня позади усмехнулся. Эту песню про девчонок он знал от готских купцов. Правда, не знал — кто ее сочинил, помнил только, что какой-то немецкий рыцарь, лет двести назад.
Отрок совсем позабыл осторожность. Он шел за двумя всадниками совершенно открыто…
И они его заметили.
— За нами псковский соглядатай, брат Куно, — шепнул приятелю рыцарь Конрад. — Давай-ка развернемся да проучим нахала!
— Согласен, — кивнул фон Вейтлингер.
Развернув коней, рыцари выхватили мечи и во весь опор погнали на опешившего Гришаню. Тот с ходу забрался на ближайшее дерево. Рыцари — они такие: сначала пришибут, потом разбираться будут!