Вещий князь. Книга 3. Из варяг в хазары - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Посняков cтр.№ 17

Верность и честь — именно такие слова могли бы быть девизом этого молчаливого восемнадцатилетнего парня, никогда в жизни не предававшего друзей. Верность и честь. Именно за эти качества и ценил Снорри Харальдсена Хельги-ярл, сознавая, однако, что при всех положительных качествах Снорри — ясности ума, порядочности и смелости — недостает ему, пожалуй, только хитрости, коварства и злости. А может, и хорошо, что недостает? Зато этих качеств в избытке у Конхобара Ирландца, бывшего любовника недавно умершей Гудрун — мачехи Хельги.

Когда-то, вместе с Черным друидом Форгайлом Коэлом бежав из Ирландии на кнорре старого бильрестского ярла Сигурда, молодой жрец Конхобар быстро понял свою выгоду и, бросив Форгайла, сделал ставку на Хельги, тогда совсем еще юношу. Прогадал или нет материально, наверное, сказать трудно, несомненно одно — именно на службе у молодого ярла столь удачно проявились такие качества Ирландца, как хитрость, рассудительность и здоровый цинизм. В этом он вполне дополнял Хельги. Именно рядом с ярлом Конхобар наконец почувствовал себя в своей стихии — стихии интриг и хитроумно разработанных комбинаций. Именно рядом с Хельги Ирландец избавился от неизбывного страха перед своим бывшим хозяином — Черным друидом, именно с ярлом впервые почувствовал себя по-настоящему свободным… и очень нужным. Друид Форгайл проклял Ирландца и поклялся отомстить предателю — Конхобар знал о том и относился к угрозе более чем серьезно, несмотря на насмешки брата Никифора.

«Брат Никифор», ирландский монах являлся в действительности единственным сыном ромейского вельможи Константина Дреза, убитого пиратами с подачи императора Михаила Исавра. Константин был влиятельным иконоборцем и даже, по слухам, поддерживал явных мятежников — павликиан, осмелившихся усомниться в божественной сущности императорской власти. Совсем еще ребенком Никифор был продан в рабство и оказался на далеком севере, в земле фьордов, где несколько лет тянул лямку раба под позорной кличкой Трэль Навозник. Он тогда ненавидел всех жителей Бильрест-фьорда, но тем не менее оказал большую услугу Хельги, ошибочно обвиненному в краже. Хельги-ярл не забыл об этом и сделал Трэля вольноотпущенником, а впоследствии, довольно неожиданно, встретил его на английской земле, куда занесла Никифора-Трэля прихотливая и злая судьба… Уже будучи ирландским монахом, он всё-таки добрался до своей далекой родины, но, увы, не нашел там ничего, на что надеялся: ни любящих родственников, ни дома, ни достойного занятия. Походил по шумным улицам Константинова града, постоял перед жемчужными водами залива, да и вернулся обратно в Ирландию, в родную обитель. Из-за того, что владелец заезжего дома узнал в скромном монахе одного из спутников норманнского ярла Хельги, нанесшего немалый урон его чести и заведению, пришлось Никифору бежать из Ирландии — хорошо, помогли братья, да и Конхобар кстати встретился… А ведь они раньше друг друга ненавидели — Конхобар и Никифор, но вот теперь, поди ж ты, днями напролет играли в финдхелл — древнюю ирландскую игру, чем-то напоминавшую шахматы…

Вот ради этих людей и ради собственной славы приходилось Хельги решать нелегкую задачу — как совместить поиски Черного друида с богатством и воинским счастьем? Скорее всего, нужно было идти на юг, в Кенугард, и желательно — через Полоцк. Но в верховьях Волхова не миновать встречи с Рюриком — а тот, конечно же, предложит служить ему. Придется отказаться, а Рюрик обидится. Нет, негоже обижать родственника. Но на юг всё-таки надо, надо… Чувствовал Хельги, что именно Кенугард-Киев как-то связан с Черным друидом. Значит, на юг.

Интересно, куда это все запропастились — Никифор, Ирландец, Снорри со своим дружком Радимиром? Ну, Ирландцец с Никифором — никак не привыкнуть к новому имени Трэля, — вероятно, играют в финдхелл в какой-нибудь корчме, скорее всего — в варяжской, но могли пойти и к Ермилу Кобыле, у того бражка более крепкая, на всю Ладогу славится. Там же, кстати, могут и Снорри с Радимиром ошиваться. Снорри, правда, хмельное не очень-то любит, но за компанию с приятелем почему бы и нет. Может, и самому сходить?

— А в самом деле, сходи, ярл, развейся! — посоветовал Торольв Ногата. — Там, в Кобылиной корчме, и красные девки имеются… для тех, кто тайное слово знает.

— Ты знаешь?

Торольв, расхохотавшись, кивнул. Оглянулся — нет ли поблизости кого из жен, нагнулся, прошептал торопливо. Хельги-ярл улыбнулся — запомнил. Мало ли, пригодится, — хоть и любил Сельму, да ведь эдак и захиреешь в чужой стороне без девичьей ласки.

Тут же и выехал — на хозяйском коне, — негоже ярлу пешим. Конь видный — серый, лоснящийся, быстрый. Хельги пустил его рысью — только плащ за спиной развевался, словно застрявшее низко над землей синее грозовое облако. Как и в Халогаланде, вечера в Альдегьюборге были длинными, светлыми. Солнце садилось медленно, словно бы неохотно, окрашивая снизу золотым светом редкие облака.

Со стороны пристани еще доносился шум — видно, артельщики заканчивали работу. Мычали гонимые с лугов коровы, чуть не чертили по земле полным выменем, звенели колокольцами-боталами, повинуясь указующему хлысту пастуха.

Хельги придержал коня, пропуская стадо, тронул поводья, полюбовался бегущими навстречу девчонками — свежими, молодыми, красивыми, в белых льняных рубахах, вышитых оберегом по рукавам да вороту, и длинных синих юбках. Босые, с венками на русых волосах, словно юные богини девственности и чистоты. Стрельнули глазами в сторону всадника. А как же не засмотреться на такого красавца? Переглянулись, да и ну бежать дальше, со смехом да с прибаутками. А одна, высокая, стройненькая, златовласая, с глазами как васильки, задержалась, из-подо лба посмотрев, зарделась вдруг незнамо с чего. Неужто всадник понравился? Хельги, не выдержав, оглянулся… Однако смех вдруг резко стих, а девчонки, пригнувшись, спрятались в ольховых зарослях у чьего-то высокого частокола. Что такое? Неужто испугались молодого варяга? Быть того не может! Нет, тут, скорее, в другом дело… Ага! Из-за поворота вышли несколько мужиков — видно, рыбаки иль торговцы. Усталые, но довольные — похоже, день был удачным, — они шли, степенно переговариваясь, обсуждая дела, как сделанные, так и еще предстоящие. Хельги нарочно спрыгнул с коня, якобы подтягивая подпругу. Интересно ему стало, с чего бы это девки попрятались? Тем более девки-то такие симпатичные. Особенно та, златовласка. Ух и глазищи у нее! Кто ж на такую красоту не оглянется?

А девчонки, выждав, когда мужики пройдут, выбрались из зарослей и побежали вниз, к пристани. Интересно, куда же на ночь глядя? И почему тайком? Хельги надеялся, вдруг та оглянется, васильковоглазая… Нет, не оглянулась, поскромничала. Ой, девки, девки… Видно, собрались хороводы водить где-нибудь на дальней лесной поляне. Как же родичи-то пускают? Или родичам другое сказано? В капище наверняка отпросились, богов якобы всю ночь славить, а в кустах скрылись, потому как родных увидели, отцов да братьев, — к капищу-то совсем другая дорога.

Проехав мимо приземистой избы Вячки-весянина, Хельги выбрался на дорогу, ведущую к усадьбе Ульфа Сломанной Стрелы, и, не доезжая до нее, свернул к холму, на склоне которого, средь зарослей можжевельника, располагался постоялый двор Ермила Кобылы.

Никифор и Ирландец как раз были там. Как всегда, неспешно попивали брагу и, окруженные азартной толпой зрителей, лениво переставляли фигуры по разграфленной доске. На этот раз Ирландец играл центральными, оборонялся, а Никифор нападал на него сразу из четырех углов. Очередность хода определялась кубиками. Ирландец — в длинном зеленом, по лейнстерской моде, плаще и изумрудного цвета тунике — задумчиво хмурил брови. Узкое лицо его выражало явную озабоченность — видно, его оппоненту везло больше. Брат Никифор был одет, как и полагается монаху, в коричневатую рясу, весьма короткую для такого статного молодца, так что из-под подола, кроме башмаков из дивной конской кожи, торчали края узких штанов, перехваченные у щиколоток кожаными ремешками. На груди Никифора висел изящный серебряный крест, а к поясу, вместо четок, был привешен устрашающих размеров кинжал, больше похожий на короткий меч. Кинжал явно не гармонировал с рясой и всем образом кроткого монаха, коему безуспешно пытался следовать бывший раб. Не по-монашески длинные, черные как вороново крыло волосы падали на глаза, большие, темно-карие, чуть вытянутые к вискам. Смуглое лицо молодого монаха заросло трехдневной щетиной, хоть он и дал себе обет ежедневно бриться.