Легион против Империи - читать онлайн книгу. Автор: Александр Мазин cтр.№ 84

Командовал сражением даже не легат Серапаммон, а восемнадцатилетний трибун-латиклавий. Мальчик безусловно симпатичный и очень хорошего рода. Даже — храбрый, поскольку не испугался, увидев, как мчат через поле прямо на него добрых полтысячи катафарактариев. Нет, он не испугался. Потому что даже не понял, что происходит. И что более критично: забыл, какие сигналы должны подавать буккинаторы. Он вообще забыл, как руководят боем, но будучи смелым мальчиком, отдал безусловно смелый приказ:

— Труби: «В атаку! Разом!» — крикнул он буккинатору.

Впереди, в двухстах шагах, там, где стояли когорты легиона, сигнал просто не поняли. Но честно выполнили. Те когорты, которые еще сохранили относительный порядок, двинулись вперед. Правда, врага они не видели, потому что пехота Первого Германского еще не вышла на позиции. Зато приказ поняли те, что был в резерве (седьмая и восьмая когорты) и те, кто был вокруг легата и трибуна-латиклавия. Все, кроме дюжины адъютантов и контуберний первой когорты, задачей которого была охрана легионного Орла.

Катафрактарии Агилмунда разметали бегущих и вынеслись на оперативный простор. Путь им (повинуясь команде) попытались преградить легионеры оказавшейся ближе прочих восьмой когорты… Они бы не остановили катафрактариев и в твердом строю, а уж на бегу… Все, кто не успел увернуться, оказались на земле. Численное превосходство не имело значения. Легионер силен в строю, а строй исчез, едва копья всадников коснулись щитов бегущей пехоты.

Увидев, какая участь постигла восьмую когорту, кентурион-пил седьмой когорты плюнул на команду начальства, остановил своих и занял оборону. Неплохая мысль, потому что к нему тут же присоединились еще сотни три бегущих из четвертой и пятой.

Но общей истории это не изменило. Втоптав в землю личную охрану легата Четвертого Флавиева, парни Агилмунда сделали то, что им было поручено. Аквила Четвертого, золотой орел с распростертыми крыльями, пал наземь, а его место занял другой Орел. Сидящий на голове Быка. Аквила Первого Германского.

Гордо заревели буккины. Битва была окончена.

Согласно законам Рима отныне Четвертый Флавиев легион прекращал быть и подлежал расформированию.

Впрочем, до последнего дело не дошло.

Более того, всё закончилось довольно мирно.

Разбежавшиеся и не разбежавшиеся легионеры Четвертого были собраны вместе (под присмотром парней Первого Германского), и Черепанов торжественно объявил им, что их легат — предатель и негодяй, выступивший против своего императора. В доказательство этих слов префекту лагеря и примипилу было предъявлено предписание о передислокации Первого Германского легиона.

Далее Черепанов сообщил, что не считает ни офицеров, ни рядовых Четвертого преступниками. Что же до предателя Серапоммона, то его следовало бы распять, но учитывая его ранг и статус, предателя всего лишь обезглавят.

Никто не протестовал. Кроме юного трибуна-латиклавия, который был очень мужественно (поскольку не сбежал) взят в плен и лишен не только форменной «одежды», но и личного имущества, но, даже оставшись в одной тунике, по-прежнему гордо задирал гладко ощипанный подбородок.

Поскольку Черепанов был настроен позитивно, то мальчишку не стали наказывать, а уж тем более казнить на пару с легатом (от примипила Четвертого Флавиева Счастливого — вот уж счастье, так счастье — поступило именно такое предложение), а лишь продемонстрировали всё то же письмо принцепса. Латиклавий немного поплакал и смирился.

На этом всё и закончилось. Легионеры Четвертого были оставлены зализывать раны, а Первый Германский двинулся дальше и вскоре воссоединился со своим обозом и охранявшими его Сигисбарном со товарищи.

Да, следует сказать и о казне Четвертого Флавиева Счастливого. У нее была счастливая судьба, потому что она перешла в более достойные руки. Отныне ее хранителем стал Трогус, а хозяином — Первый Германский легион.

Зато Четвертому вернули его Аквилу.

* * *

Собственно, это было последнее сражение Первого Германского на римской земле. Далее всё шло гладко. Связи Черепанова (по линии Митры и просто по личным знакомствам) и в Паннонии, и в Мезии были весьма хороши. Даже, если кто-то из легатов и получил тайное указание заплющить легализированных мятежников, то выполнить его не рискнул. Вскоре после того, как Первый Германский прибыл в Нижнюю Мезию, бывший наместник Сирии Геннадий Павел поочередно почтил дружеским визитом все три легиона, расквартированные в провинции: Первый Италийский, Одиннадцатый Клавдиев и Пятый Македонский. В каждом он устраивал веселую пирушку для старших офицеров, с большей частью которых был знаком лично. А с примипилом Первого Италийского даже совершил небольшую экспедицию на ту сторону Данубия, дабы напомнить обнаглевшим роксаланам, как больно кусается римская волчица.

Но ближе к зиме и Черепанов и Коршунов переселились в столицу провинции, в прекрасный дом, предоставленный в их распоряжение наместником Туллием Менофилом, с которым у Черепанова по-прежнему оставались прекрасные отношения. Правда, Коршунову показалось, что наместник малость побаивается его сурового друга.

Лишь одно событие могло бы омрачить безусловный успех кампании. Зимовать им пришлось в Мезии. Навигация по водам Понта Эвксинского была закрыта до весны.

Могло омрачить, но не омрачило.

Пожалуй, эта зима была одной из самых веселых и беззаботных в римской жизни Геннадия и Алексея. Да и всех бойцов Первого Германского. Настолько веселой и беззаботной, что весной примерно половина личного состава (причем не только «римского происхождения», но и коренных германцев, выразили желание остаться в империи. Навсегда. Среди оставшихся оказался бывший вождь гепидов и личный телохранитель Коршунова Красный. Алексей его не отговаривал. Единственное, о чем он жалел: что рядом с Красным не было Фульмината.

Итог: на флотилии, весной отплывшей в Херсонес из римского города Томы отбыло вдвое меньше людей, чем вышло из Антиохии.

Зато каждый из плывших был счастливым обладателем полного парфянского доспеха и парфянского же строевого коня. Вряд ли по ту сторону Понта нашлось бы войско, способное противостоять этим парням в чистом поле. Разве что сарматы.

Коршунов не собирался воевать с сарматами. Да он вообще ни с кем не собирался воевать. Он бы тоже с удовольствием остался в империи. В отличие от своих воинов, его не грела перспектива встречи готской родней. Любопытно, конечно, взглянуть, кого там ему родила Рагнасвинта, но — не более. Своей женой он считал Настю и здесь, в империи, она действительно его жена. А там, на земле варваров, Анастасия снова станет всего лишь наложницей-тиви. А главной станет законная квено Рагнасвинта. И как это всё разруливать?

Однако остаться он не мог. Во-первых, слишком уж они с Генкой заметные персоны. Во-вторых, Коршунов не мог покинуть своих людей. Он же рикс, как никак. Воины клялись ему в верности, но и он клялся быть верным своему войску. «Noblesse oblige», как говорят французы. Положение обязывает.