Священная книга оборотня - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Пелевин cтр.№ 28

Вот так же и я – могла продолжить свой путь.

Он вел в ванную, где я первым делом осмотрела свое тело. Если не считать того, что рудиментарная впадина под хвостом была натерта и покраснела, все обошлось. Правда, моя задняя часть ныла, как будто я целый час каталась на взбесившейся лошади (что было довольно точным описанием случившегося), но травмой это нельзя было назвать. Природа определенно готовила ко встрече с волками-оборотнями.

Я предчувствовала, что мне придется искупаться в его перламутровой ванне – и предчувствие не обмануло. Весь мой хвост, живот и ноги запачкало этой волчьей гадостью, которую я тщательно смыла шампунем. Потом я быстро высушила хвост феном и оделась. Мне пришло в голову, что неплохо было бы обыскать помещение.

Но обыскивать в этом роскошном пустом ангаре было практически нечего – ни шкафов, ни комодов, ни выдвижных ящиков. Двери, которые вели в другие комнаты, были заперты. Тем не менее, результаты оказались интересными.

На рабочем столе рядом с элегантным компьютером-моноблоком стоял массивный серебряный предмет, который я с первого взгляда приняла за статуэтку. При более внимательном рассмотрении предмет оказался обрезателем сигар. Он изображал лежащую на боку Монику Левински, задравшую к потолку ногу-рычаг, при нажатии на которую (я не смогла удержаться) не только срабатывала гильотинка в кольце между ляжками, но и появлялся язычок голубого пламени из открытого рта. Вещица была что надо, только американский флаг, который Моника держала в руке, показался мне лишним: иногда достаточно крохотной гирьки, чтобы сместилось равновесие, и эротика превратилась в китчеватый агитпроп.

Серебряная Моника прижимала к столу большую папку-скоросшиватель. Внутри была стопка бумаг самого разного вида.

На самом верху лежал, судя по глянцу, лист из альбома по искусству. С него на меня глядел огромный желтоглазый волк с похожей на букву «F» руной на груди – фотография скульптуры, сделанной из дерева и янтаря (янтарными были глаза). Подпись гласила:

«ФЕНРИР

Сын Локи, огромный волк, гонящийся по небу за солнцем. Когда Фенрир догонит и пожрет его – наступит Рагнарек. Фенрир связан до Рагнарека. В Рагнарек он убьет Одина и будет убит Видаром».

Из подписи было непонятно, каким образом Фенрир догонит солнце и пожрет его, если до Рагнарека он связан, а Рагнарек наступит тогда, когда он догонит и пожрет солнце. Но вполне могло быть, что наш мир до сих пор существовал именно благодаря подобным нестыковкам: страшно подумать, сколько умирающих богов его прокляло.

Я помнила, кто такой Фенрир. Это был самый жуткий зверь нордического бестиария, главный герой исландской эсхатологии: волк, которому предстояло пожрать богов после закрытия северного проекта. Хотелось верить, что Александр не слишком отождествляется с этим существом, и желтоглазое чудовище – просто недостижимый эстетический идеал, что-то вроде фотографии Шварцнеггера, висящей на стене у начинающего культуриста.

Ниже лежала книжная страница с миниатюрой Борхеса «Рагнарек». Я знала этот рассказ, который поражал меня своей сомнамбулической точностью в чем-то главном и страшном. Герой и его знакомый оказываются свидетелями странного шествия богов, возвращающихся из векового изгнания. Волна людского обожания выносит их на сцену зала. Выглядят они странно:

«Один держал ветку, что-то из бесхитростной флоры сновидений; другой в широком жесте выбросил вперед руку с когтями; лик Януса не без опаски поглядывал на кривой клюв Тота».

Сновидческое эхо фашизма. Но дальше происходит нечто очень интересное:

«Вероятно, подогретый овациями, кто-то из них – теперь уж не помню кто – вдруг разразился победным клекотом, невыносимо резким, не то свища, не то прополаскивая горло. С этой минуты все переменилось».

Дальше текст густо покрывали пометки. Слова были подчеркнуты, обрамлены восклицательными знаками и даже обведены картушами – видимо, чтобы передать градус эмоций:

«Началось с подозрения (видимо, преувеличенного), что Боги не умеют говорить. Столетия дикой и кочевой жизни истребили в них все человеческое; исламский полумесяц и римский крест не знали снисхождения к гонимым. Скошенные лбы, желтизна зубов, жидкие усы мулатов или китайцев и вывороченные губы животных говорили об оскудении олимпийской породы. Их одежда не вязалась со скромной и честной бедностью и наводила на мысль о мрачном шике игорных домов и борделей Бахо. Петлица кровоточила гвоздикой, под облегающим пиджаком угадывалась рукоять ножа. И тут мы поняли, что !идет их последняя карта!, что они !хитры, слепы и жестоки, как матерые звери в облаве!, и – !ДАЙ МЫ ВОЛЮ СТРАХУ ИЛИ СОСТРАДАНИЮ – ОНИ НАС УНИЧТОЖАТ!.

И тогда мы выхватили по увесистому револьверу (откуда-то во сне взялись револьверы) И С НАСЛАЖДЕНИЕМ ПРИСТРЕЛИЛИ БОГОВ».

Следом шли две страницы из «Старшей Эдды» – кажется, из прорицания Вельвы. Они были вырваны из какого-то подарочного издания: текст был напечатан крупным красным шрифтом на мелованной бумаге, крайне неэкономно:

Ветер вздымает

до неба валы,

на сушу бросает их,

небо темнеет;

мчится буран,

и бесятся вихри;

это предвестья

кончины богов.

«Кончина богов» в последней строчке была отчеркнута ногтем. Текст на второй странице был таким же мрачно-многозначительным:

Но будет еще

сильнейший из всех,

имя его

назвать я не смею;

мало кто ведает,

что совершится

следом за битвой

Одина с Волком.

Все остальное было в том же духе. Большинство бумаг в папке так или иначе относилось к северному мифу. Самое мрачное впечатление на меня произвела черно-белая фотография немецкой подводной лодки «Нагльфар» – так в скандинавской мифологии назывался корабль бога Локи, сделанный из ногтей мертвецов. Для подлодки времен Второй мировой название было подходящим. Небритые и мосластые члены экипажа, улыбавшиеся с ее мостика, были вполне симпатичны на вид и напоминали подразделение современных «зеленых».

Чем ближе к концу папки, тем меньше пометок было на бумажных листах: словно у того, кто перелистывал их, размышляя над собранными материалами, быстро увядал интерес, или, как выразился в другом рассказе Борхес, «некое благородное нетерпение» мешало ему долистать бумаги до конца. Но понты у парня были серьезные, особенно по меркам нашего меркантильного времени («век мечей и секир», как определял его один из подшитых отрывков, «время проклятого богатства и великого блуда»).