На следующий день гость улетел в Георгиевск. Там им занялся уже Перельман (да-да, тот самый популяризатор) и три дня провел в его компании. Вообще-то планировалось управиться за день, но проклятое реактивное чудо упорно не хотело взлетать! По этой причине Уэллса кормили фантастикой: мол, канцлер дико занят и принять его пока никак не может, так что не хотите ли еще, например, сходить на нашу киностудию или побеседовать с господином Фишманом… Наконец, на третий день самолет удалось-таки поднять в воздух, и он, оглушительно ревя тремя движками (четвертый заглох сразу после взлета), пронесся чуть ли не над самой шляпой английского гостя. И тут же с узла связи явился курьер с депешей. Сообщалось, что канцлер, наконец, выкроил полдня и надо срочно лететь в Питер.
Пока гость находился в воздухе, я знакомился с его похождениями в Георгиевске. Понятно, что от предложения полетать на реактивном самолете он вежливо отказался, сославшись на неумение и слабое здоровье (его и в «Кошке»-то укачивало до позеленения), но на приглашение Бори Фишмана покататься на танке ответил согласием.
Наши супертанки в количестве девяти штук были сделаны в Екатеринбурге, но опытный образец строился на Георгиевском автозаводе. Боря, решив возродить лучшие традиции советской интеллигенции, по окончании испытаний выкупил этот образец, а потом за свой счет произвел его капремонт и глубокую модернизацию. Изнутри танк оббили пробковой переклейкой, чем-то пропитанной для негорючести, а поверх нее наклеили обои фривольного содержания. На рычаги фрикционов были поставлены гидроусилители. Из дополнительного оборудования танк заимел стереомагнитофон, складную койку и унитаз в углу боевого отделения. Затем это зримое воплощение патриотического подъема получило собственное имя «Борис Фишман» и сейчас ждало только экипажа, чтобы отправиться в Маньчжурию. А пока Боря ездил на нем в «Путаниум». В «Ведомостях» уже писали про этот танк, причем статья называлась «Стыдно, господа русские промышленники!».
«Молодец Боря, – подумал я, – а то о демонстрации этого танка в моем секретариате почему-то забыли».
Гость прилетел к обеду, так что первым делом я повел его кормиться в нашу столовую самообслуживания. Не могу точно сказать, какое впечатление на него произвели самолеты и танк, но столовая его просто потрясла. Первое, чего он не понял, это кому и как платить за еду.
– Никому и никак, – пояснил я, – питание тут бесплатное. Впрочем, вы обратили внимание, что в конце раздачи все берут вот такие бумажки?
Я показал ему листок вроде объявления с отрывными телефонами, только вместо номеров там были просто крупные цифры от единицы до пяти.
– Когда покушаете, оторвете нужную цифру, которой вы оцените обед, и бросите ее в ящик рядом со столом для использованных подносов. Пять – это значит, что вы считаете обед великолепным, единица – отравой, ну а все остальное между этими понятиями.
– И что, вы всегда едите здесь? – не поверил Уэллс.
– Разумеется, не всегда. Во-первых, бывают протокольные мероприятия. Во-вторых, у меня иногда случаются гости, отягощенные слишком высокими титулами – вроде вашего короля, например. Ну и со временем бывает напряженно, так что приходится у себя в кабинете одновременно и есть и читать. А так – конечно, хожу сюда, тут хоть выбрать можно, а в кабинете что принесли, то и жрешь.
Первое Уэллс съел в молчании, но затем набрался решимости задать давно созревший у него вопрос:
– Господин Найденов, я не могу отделаться от мысли, что в глубине души вы социалист.
– То есть как это в глубине? – даже слегка обиделся я. – И снаружи он же самый, просто пробы ставить негде! Неужели не видно?
– Но ведь ваша безжалостная борьба с социалистическими партиями… – неуверенно начал Уэллс.
– Простите, но это вас кто-то обманул – не борюсь я с ними. В России две легальные партии социалистической направленности, и с ними я не то что не воюю, а вовсе даже плодотворно сотрудничаю. Еще есть две нелегальные, и с ними, если они нарушают закон, поступают исключительно в рамках этого закона. Кстати, по российским законам образование нелегальной партии преследуется не в уголовном, а в административном порядке. А то, на что вы скорее всего намекаете, – так это просто бандиты. Понимаете, у вас на Западе странная традиция: стоит только грабителю объявить о своих социалистических воззрениях, его тут же записывают в политические борцы.
Я не стал уточнять, что такое происходит исключительно с зарубежными поборниками прогрессивных учений, а своих те же англичане всегда за милую душу сажают и вешают именно как бандитов. Вместо этого я продолжил:
– Я считаю, что если грабеж или убийство имеют идеологическую подоплеку, то это отягчающее обстоятельство. А те, которых западная печать преподносит как невинных жертв злодея Найденова, были взяты на месте преступления и уничтожены в процессе оказания сопротивления.
Действительно, тут я нисколько не кривил душой. После убийства комиссара в Киеве принадлежность к партии левых эсеров или ее финансирование были объявлены преступлениями против империи, и у фигурантов имелись целые сутки, чтобы прибежать в ближайший полицейский участок и покаяться. Четверо, воспользовавшиеся этой возможностью, живы до сих пор.
– Однако то государственное устройство, которое вы пытаетесь построить в России, не очень похоже на социализм, – заметил Уэллс, делая перерыв в поедании макарон по-флотски, ибо на его европейский взгляд порция была явно велика.
– Это смотря по какому классику социализм, – возразил я. – Да вот хотя бы Ленина почитайте. Он ведь ясно и аргументированно пишет, что государственный капитализм является идеальной заготовкой для социализма, последним этапом перед переходом к нему! Так именно госкапитализм мы с его величеством императором и строим.
После обеда я провел гостя в подвал и продемонстрировал ему свой лазер. Правда, случился небольшой конфуз – в этот раз шарик хлопнул не сразу, а секунды через полторы после того, как в него уперлась ослепительная красная точка, но Уэллс все равно впечатлился по самое дальше некуда. Он ведь был воспитан на механистических представлениях и считал, что если что-то работает в виде маленькой модельки, то только в средства упирается вопрос, насколько огромным и мощным может в ближайшее время стать это устройство. Ну вроде как паровые машины: совсем недавно их мощность мерилась в лучшем случае десятками лошадиных сил, а сейчас – уже десятками тысяч! И воодушевленный показом столь секретной вещи Уэллс спросил меня про Тунгусское диво.
– Это был метеорит, – сказал я, делая значительное лицо. – Я ценю доверительные отношения, вроде бы сложившиеся между нами, и, не желая их испортить, настоятельно советую: поверьте, что это был именно метеорит!
Фантаст проникся и, вздохнув, сменил тему:
– Я специально интересовался уровнем оплаты труда и вообще качеством жизни рабочих на заводах Георгиевска, – заметил он, – и, по-моему, далеко не на всех английских предприятиях он так высок. А вот как обстоят дела с этим в остальной России?