— Я не понимаю, — сказала Рашида. — Причем здесь танк? Насколько мне, инженер-навигатору, известно, это резервуар для транспортировки жидкостей. Ты намекаешь на то, что Костя похож на резервуар, доверху наполненный противоядием?
— Паршиво у вас там, в «Солнце и кометах», с преподаванием истории, мстительно объявил Ертаулов. — Да будет коллеге известно, что танком именовалась бронированная боевая машина на гусеничном ходу. Не путать с японскими пятистишиями «танка», коих Костя большой ценитель… В нее садят из пушки, а она прет себе и даже не чихает. А потом давит гусеницами эту пушку. Со всем расчетом. Ну же, Второй, захлопни люк, прогрей мотор и пошевели гусеницами!
— Действуй, танк, — сказала Рашида низким, хрипловатым голосом, прожигая Кратова насквозь дьявольскими бесстыдными глазищами. — Раздави маленькую хрупкую змейку… если угонишься.
— Устал я от ваших зоологизмов, — произнес Костя. — Пантеры, змеи, танки… Обезьяна эта кретинская с дурацким бананом.
— Допустим, на пятачке уже медведь, — вставил Ертаулов. — Даже два.
— Неважно. Я пришел сюда поесть, и я это сделаю. А вы как хотите. Мне завтра в рейс. Между прочим, вам тоже.
Костя замолчал. Понял, что вот-вот наговорит глупостей. Вместо этого он с ожесточением принялся разделывать курицу, похрустывающую золотой корочкой.
— Второй, следует ли это понимать как приказ поскорее закончить трапезу и отправляться на отдых? — смиренно осведомился Ертаулов.
Кратов обернулся. В просветах между струй радужного марева он увидел Пазура. Тот сидел совсем неподалеку от них в нетривиальной компании: с двумя бородачами и одним бритоголовым. В центре столика красовались две черные бутыли «Клико». Все, кроме мастера, были в обычных костюмах, а бритоголовый даже при галстуке в форме пышного банта. Бородачи походили друг на друга, как близнецы — оба крупные, курчавые. Может быть, они и на самом деле были братьями. Пазур, улыбаясь — зрелище довольно неожиданное рассказывал что-то весьма забавное. Странная компания оживленно реагировала на его слова и временами даже взрывалась хохотом.
— Не следует это никак понимать, — пробормотал Костя. — Я же сказал: как хотите. Только не мешайте мне съесть мою курицу.
— Не волнуйся, друг, — улыбнулся Стас. — Я убью каждого, кто посягнет на твою курицу. Запомните все: курица в зубах моего друга священна.
— Ну вот все и разъяснилось, — сказала Рашида. — Маленькая кобра недостойный объект для могучего танка. Ему бы крепостную стену в пятьдесят кирпичей толщиной.
— Неуд, Рашуленька, — сказал Ертаулов. — По истории тебе неуд! Танки — это из эпохи мировых войн. Средневековье тут ни при чем.
— Милый Стасик, — сказала девушка. — Ты обречен рядом с Костей. Тебе вечно будут перепадать все шишки, что предназначены ему. Он же в броне, а ты уязвим. Что толку стрелять по танку? Тебя же и ранит рикошетом. Разумнее сразу метить в доступную цель… Знаешь, кто ты? Маленький глупый мангуст, который изо всех сил притворяется бесстрашным охотником на кобр. И прыгает-то он хорошо, и зубки-то у него белые да острые. А вот умения защищаться нападая и нападать защищаясь он пока не накопил. Подожди немного, маленький мангуст. Твое время еще не пришло. Когда-нибудь ты победишь всех змей в округе. Если раньше не наткнешься сам по глупости на ядовитый зуб. Не торопись с атакой…
— Но ведь маленькая кобра тоже не обременена опытом, — осторожно предположил Ертаулов.
— Даже если так — даже если тебе хочется, чтобы было так — зубы у маленькой кобры ядовиты от рождения.
— И что же теперь делать маленькому глупому мангусту?
— Потанцевать с маленькой коброй. Оба притворятся, что у них все серьезно, что они большие мастера боевых действий. И никто не будет знать, что это лишь притворство. Кроме них самих. Да еще могучего танка, грозы жареных куриц.
— Учти, дочь великого танцовщика, — сказал Ертаулов. — «Голубые Сатурны» вовсе не так неуклюжи, как мнится «Солнцу и кометам»!
Он встал, протягивая руку девушке. Та ленивым, тягучим движением подала, а скорее — подарила ему свою ладонь. Их пальцы переплелись. А затем Рашида выскользнула из кресла, будто язык алого пламени, тяжелые пряди ее волос смазали Стаса по лицу. «Прощай, Второй, — застонал Ертаулов. — Звездоходы погибают, но не сдаются!..» Они исчезли за стеной дыма.
Кратов неожиданно испытал глубочайшее облегчение. Словно стопудовая ноша свалилась с плеч.
С ним уже бывало такое. Три года назад, когда весь курс проходил адаптацию к перегрузкам.
Во времена первых робких напрыгов человека в космос перегрузки были самым обычным делом. Управление гравитацией поставило на них крест, все фазы полета проходили при обычной, земной силе тяжести — разумеется, если экипажу по какой-то причине не хотелось острых ощущений. На планетах-гигантах, если кому-то взбредала фантазия туда соваться, использовались гравикомпенсаторы. Но звездоход должен быть готов ко всему. Теоретически — на практике такого еще ни разу не случалось — гравикомы могли отказать. А отказ техники для звездохода не повод к отступлению…
Когда Костя выполз из имитационной камеры после первого сеанса, слепой, глухой и отупевший, он внезапно почувствовал, что взлетает. Земля больше не удерживала его! Он судорожно вцепился в чью-то протянутую руку, чтобы его ненароком не унесло под потолок. «Пятикратка, — сказал кто-то рядом. — Ты сейчас весил полтонны. Как хорошо упитанная горилла». — «Вот жалко-то зверушек, — пробормотал Костя набрякшими губами. — И как они только себя таскают всю жизнь?..» — «Еще шутит, — отметил невидимый собеседник. — Молодец. Будет толк».
И теперь, с уходом Рашиды, он будто заново родился на свет. К нему мигом подкатил аппетит, пошловатые голографические миражи больше не раздражали до подкожного зуда. Косте стало хорошо и покойно. И в то же время чуточку не по себе.
Потому что он вынужден был признать: именно прекрасная Рашида повинна в его угнетенном состоянии!
6
— Добрый вечер, Второй, — услышал Костя над самым ухом.
Он поспешно отодвинул блюдо и засуетился, чтобы выбраться из-за стола и приветствовать мастера, как полагается по уставу.
Пазур поморщился и жестом отмел его позывы громко и внятно доложить, что экипаж жив, здоров, весел и развлекается на всю катушку.
— Угомонись, — сказал он. — В тавернах все равны, и капитаны, и матросы. — Это прозвучало, как строка из старинной, забытой всеми песни. Быть может, так оно и было. — Не очень-то мне по нраву торчать перед тобой с задранной головой и узнавать то, что я и сам вижу. Хотя, не скрою, любопытно наблюдать твою приверженность уставам, которые уже лет этак двести тлеют и все никак не могут окончательно рассыпаться в прах.
— Как же без устава? — спросил Костя недоумевающе. — А дисциплина?
— Очень даже распрекрасно без устава, — промолвил Пазур, наливая себе в пустовавший бокал темно-красного сауэра. — Как это делалось в старину: сел на метлу и полетел… Что есть устав? Свод ветхозаветных правил, среди которых ярчайший перл — табель о рангах. Экзотика, антураж. В юности всем хочется познать точную меру своим достоинствам. Расставить все по ступенечкам: ты лучше бегаешь, зато я лучше прыгаю, а бегать непременно научусь… Устав сообщает полную определенность. Сразу видно, кого следует выслушивать со всевозможным почтением, а кого можно и пошпынять. Достаточно лишь бросить взгляд на регалии. Ясно, чего ты уже достиг, а до чего тянуться и тянуться. Устав — как летная форма, как нагрудные знаки, с которыми вы и во сне не разлучаетесь. Масса декорума, минимум целесообразности. Наши корабли, наш опыт, мы сами давно переросли все эти регламенты… — Пазур вдруг сморщился еще сильнее против обыкновенного и с негодованием поглядел на бокал в своей руке. — Что за кислятину ты пьешь, Второй?! Пощади свой желудок перед полетом!