— Миллер, — произнес Реб, растроганный моей страстной речью, — вы тот, кого я называю хорошим евреем.
— Еще одним Иисусом?
— А почему бы и нет? Иисус был хорошим евреем, я этого не отрицаю, хотя именно из-за него мой народ страдает уже две тысячи лет.
— Мораль: не стоит очень стараться! Не будь слишком хорошим!
— Нельзя сделать слишком много добра! — пылко произнес Реб.
— Нет, можно. Твори добро по необходимости, не переусердствуй.
— Разве это не одно и то же?
— Почти. Дело в том, что мир опекает Господь. Это его работа. А нам надо заботиться друг о друге. Если бы Бог нуждался в помощи, он дал бы нам сердца побольше. Сердца, а не мозги.
— Бог мой, — сказал Реб, — да вы и правда говорите, как еврей. Напомнили мне ученых мужей, которых я слышал в детстве — те толковали Законы. Они со скоростью диких козлов перескакивали с одной темы на другую. И так же легко меняли топ. Если вы были холодны, они воспламенялись — и наоборот. С ними ты всегда находился в неопределенности. Я вот о чем… Будучи страстными людьми, они проповедовали умеренность. Пророки — неукротимые люди, из разряда экстремистов. Святые не произносят громких слов и не приходят в исступление по всякому поводу. Они целомудренны, чисты духом. Вы такой. Я это знаю.
Что на это ответишь? Реб, простая душа, нуждался в друге. Что бы я ни говорил, как бы ни поступал с ним, он считал, что это во благо. Я был его другом. И что бы ни случилось, он останется моим.
Возвращаясь домой, я продолжил свой внутренний спор. «Теперь ты понял, что дружба — простая вещь. Как там, в пословице? Чтобы иметь друга, надо самому им быть».
Непонятно, был ли я, по этой пословице, другом Ребу или кому-либо еще. Ясно одно: я был лучший друг и в то же время злейший враг сам себе.
Открывая дверь, я мысленно произнес: «Если ты это усвоил, то понял в жизни уже немало».
А садясь за пишущую машинку, сказал: «Ну вот, ты и вернулся в свой мир. Можешь опять стать Богом».
Фамильярность такого заявления заставила меня задуматься. Бог! И словно наша связь не прерывалась, я обратился к Нему, как в давние времена. «Бог так возлюбил мир, что принес в жертву своего единственного сына…» А как немного даем мы взамен. Что можем предложить Тебе, Отец наш небесный, за все твои благодеяния? Сердце мое говорило внятно и отчетливо, как будто я, несмотря на свое ничтожество, догадывался о задачах, стоящих перед Создателем. Меня, однако, не смущала подобная близость с моим Творцом. Разве я не часть Замысла, который Он воплотил в материальной форме — возможно, для того, чтобы убедиться в Своей безграничной мощи?
Кажется, прошла вечность с тех пор, как я последний раз так доверительно обращался к Нему. Это совсем не то, что молитвы, возносимые в минуты отчаяния, когда взываешь о милосердии — милосердии, а не благодати! Нет, здесь шла неторопливая беседа, порожденная смиренным приятием своего жребия. Понимаю, насколько странно такое слышать, но это случалось только в те минуты, когда мой дух воспарял… и когда — заметьте! — гордыня отступала. Это может показаться нелогичным, но подобный подъем духа часто происходил в те дни, когда судьба была ко мне особенно неблагосклонна. И тогда в мой мозг ужом прокрадывалась мысль, довольно бредовая, что все — самое низкое и самое высокое — связано незримой цепью. Ведь говорили же нам в детстве, что волос с головы нашей не упадет без соизволения Господа! Пусть я не до конца этому верил, но впечатление было сильным. («Смотрите, Я — Господь, Творец всего живого — разве есть невозможное для меня?») Полная осведомленность! Веришь — не веришь, но здесь есть над чем задуматься. Еще ребенком, когда случалось что-то из ряда вон выходящее, я восклицал: «Ты видишь это, Боже?» Как успокаивала мысль о том, что Он всегда рядом и Его можно позвать! Бог не был метафизической абстракцией, Он был достижим. Он пронизывал все — был всем и одновременно надо всем. И в будущем — думая об этом, я всегда счастливо улыбался — наступит время, когда, чтобы избежать нищеты или безумия, достаточно будет взглянуть на то, что происходит (на абсурдную, жестокую природу вещей), глазами Создателя, Того, кто отвечает за все и все понимает.
Я стучал на машинке — спешил изо всех сил, а мысль о тайне Творения, о Всевидящем Оке, бесконечном сострадании, о близости и удаленности Создателя не покидала меня. Писать роман с «вымышленными» героями и «вымышленными» ситуациями — какая насмешка! Разве Создатель не измыслил все? Царить в выдуманном государстве — что за фарс! Неужели ради этого молил я Всевышнего о ниспослании дара слова?
Смехотворность моего положения заставила меня приостановить работу. Зачем спешить? Мысленно я уже закончил роман. Привел выдуманную драму к выдуманному концу. Теперь можно повременить, отключиться от муравьиного существования и приобрести еще несколько седых волос.
С блаженным чувством облегчения оторвался я от насущного бытия и оказался в пустоте (там, где пребывает один Бог) и оттуда ясно видел ось моего земного развития — от утробного существования до настоящего времени и даже дальше. Какова цель моей постоянной борьбы? Обретение гармонии? Может быть. А что еще означает эта постоянная потребность быть понятым? Быть понятым каждым, какое бы положение тот ни занимал, и получить ответную реакцию — вот задача так задача! Вечно вибрировать, словно всемирная лира. Пугающая перспектива.
Пожалуй, мне нужно не совсем то. Думаю, мне достаточно, чтобы меня понимали равные, родственные души. Но кто они? Где они? Можно только послать стрелу наугад.
Картина понемногу вырисовывалась: мир затянут сплошной паутиной магнитных сил. По этой паутине, словно отдельные ядра, рассеяны пламенные умы человечества, а вокруг них созвездиями вращаются все прочие люди. Высшая гармония достигается благодаря равномерному распределению сил и способностей. Разлад здесь невозможен. Те конфликты, беспорядки, нарушения равновесия и всяческая путаница, к которой склонны люди, полностью исключены. Разум, пронизывающий Вселенную, просто не принимает их во внимание. Склонность к убийству, суициду и маниям, сидящая в крови у людей, и в той же степени свойственные им доброта и религиозное чувство отсюда представляются одинаково нереальными. В магнитной паутине даже само движение равно нулю. Некуда идти, не от чего отступать, не к чему стремиться. Нескончаемое силовое поле сродни невысказанной мысли, несыгранной мелодии. Где-то далеко в будущем — что такое будущее, что такое настоящее? — другая мысль может сменить предыдущую.
Бр-р-р! Как здесь ни холодно, мне хотелось улечься у порога небытия и вечно созерцать картину творения.
Мне вдруг пришло в голову, что у сочинительства как элемента творения мало общего с мышлением. «Дерево не ищет плодов, оно растит их». Сочинять, решил я, означает собирать плоды воображения, прорастать в жизнь духа, как дерево, выбрасывающее ветку с листьями.
Утешительная мысль, пусть и не столь уж глубокая. Одним прыжком я очутился на коленях у богов. Вокруг слышался смех. Нет никакой необходимости играть роль Бога. Или кого-то удивлять. Бери в руки лиру и извлеки чистый звук. Надо всеми волнениями, даже над этим смехом, царит музыка. Вечная музыка. Именно в ней — высший разум, пронизывающий мироздание.