Сексус - читать онлайн книгу. Автор: Генри Миллер cтр.№ 29

– Ты ведь еще не уходишь, – всхлипывала она, целуя меня солеными жадными губами, – обними меня покрепче. Боже мой, что же мне делать…

Она целовала меня со страстью, какую я никогда не замечал в ней прежде. Все, и тело и душу, вложила она в эти поцелуи. И все отчаяние, выросшее между нами. Я просунул руки ей под мышки, осторожно поднял ее. Мы сплелись так тесно, как сплетаются только любовники. Кимоно ее распахнулось. Она была голая. Я скользнул рукой к ложбинке над ее увесистыми ягодицами. Запустил пальцы в большую расщелину. Я прижал ее к себе, покусывал губы, мочки ее ушей, шею, проводил языком по векам, корням волос. Она тяжело обмякла в моих руках, глаза заволокло, сознание словно выключилось. Не держи я ее, она рухнула бы на пол. Не разжимая объятий, я медленно вывел ее в холл, провел по лестнице и уложил на кровать, а сам опрокинулся рядом. В каком-то оцепенении я позволил ей раздеть меня. Я лежал на спине мертвец-мертвецом, и единственно, что во мне оставалось живым, был мой член. Я почувствовал, как ее рот накрыл его и как медленно с моей левой ноги соскользнул носок. Моя рука пробежала по ее длинным волосам, поиграла их прядями, погладила ее грудь, помяла мягкое брюшко. Она сделала в темноте какое-то кругообразное движение. Ноги ее легли мне на плечи, а промежность оказалась точно над моим ртом. Я обхватил ее зад и прижал его к своей голове. Так поднимают ведро с молоком и припадают к нему, чтобы утолить жажду. Я пил, захлебывался, клокотал, словно канюк, терзающий падаль. А ее зубы сжали головку моего малыша, и она распалилась так, что это стало угрожать его жизни. Обезумев от страсти, она трудилась вовсю, и я не на шутку испугался, что она отхватит самый нужный кончик моего самого важного органа. Надо было пощекотать ее как следует, чтобы ее челюсти разжались и он смог заняться своим настоящим делом. И началась быстрая, чистая работа – ни слез, ни любовных заигрываний, ни обещаний того-этого. Поставь меня как надо и засади мне — вот все, о чем она попросила. И я начал. Холодная ярость владела мной. Это действительно должна была быть наша последняя схватка. Она уже стала чужой для меня. И мы с ней совершали прелюбодеяние, предаваясь нечистой страсти, кровосмесительствовали – все, о чем так любят толковать в Библии. Авраам входил к Сарре или к Агари и познавал их (странное подчеркивание в английской Библии). Способ, который выбрали эти пылкие древние патриархи для общения со своими старыми и юными женами, сестрами, телками, овечками, был, конечно, весьма познавателен. Должно быть, они вкладывали в это дело всю ловкость и сноровку бывалых греховодников. Я почувствовал себя Исааком, творящим в храме блуд с кроликом. Она и была большой белой длинноухой крольчихой. А в себе несла пасхальные яйца, чтобы сбрасывать их по одному в корзину. И я внимательно изучал все, что было внутри ее, каждую расщелину, каждый разрыв, каждую трещину, каждую нежную припухлость размером со съежившуюся устрицу. И она вчитывалась во все это своими испытующими, как у слепца, читающего по Брайлю, пальцами. Она была похожа на животное, припавшее всеми четырьмя лапами к земле, и дрожала и мурлыкала, не скрывая удовольствия. Ни единого человеческого слова, ни единого знака, что ей знакома обычная людская речь, только: «Глуб… так… сильней… ух ты… давай». Джентльмен из Миссисипи полностью растаял, растворился в чистилище, в той вязкой субстанции, которая сформировала подножия всех континентов. Остался только лебедь, окторон [31] с рубиновыми утиными губами на нежно-голубой голове. Скоро мы заживем припеваючи, гвоздь программы, сливы и персики валятся с небес. Последний удар – и вот два бревна вытянулись рядом в ожидании топора. Прекрасный финиш. Флеш ройял. Я познал ее, и она познала меня. Снова наступят весна, и лето, и зима. Она будет биться в объятиях, яростно отдаваться, выть, взлетать к небу, падать на четвереньки и выгибать спину – но не со мной. Я исполнил долг. Отслужил последнюю службу. Я закрываю глаза, я умер для остального мира. Да, будем учиться жить в новом мире, Мара и я. А теперь мне надо потихоньку встать и сунуть письмо в карман. Странно порой заканчиваются любовные истории. Вы все представляете себе, какие изящество и горечь будут звучать в ваших последних словах, и совсем не думаете об автомате, который щелкнет и закроет ваш счет, пока вы будете спать. Это самая надежная гарантия безошибочности записи. Вы содрогнетесь, но все рассчитано и подсчитано совершенно точно.

Топор падает. Последние мысли. Свадебное путешествие. Со всеми остановками: Мемфис, Чаттануга, Нэшвилл, Чикамагуа… Мимо белоснежных хлопковых полей… аллигаторов, зевающих в речном иле… Последний персик гниет в траве… Луна полная. Придорожные канавы глубоки. А земля черная, черная, черная…

Следующее утро – штиль после шторма. Все как всегда: завтрак, мелочь на дорогу, бег в метро, обещание сводить Мод вечером в кино. Прошлая ночь для нее была дурным сном, который лучше всего забыть в сегодняшних заботах; для меня же – шагом к освобождению. Ни малейшего упоминания о ней не последовало, но прошлая ночь все время была с нами. Не знаю, что думала Мод, мои же мысли были ясны и определенны. Всякий раз, откликаясь на ее предложение, слушая ее вопрос, я говорил про себя: «И это все, что тебе от меня нужно? Отлично, ни в чем тебе не будет отказа, только не надейся, что я проживу с тобой остаток своей жизни».

Теперь она стала более терпимо относиться к своим плотским порывам. Я часто спрашивал себя, какие же слова находит она для оправдания этих брачных, добрачных или послебрачных выходок? Она, несомненно, вкладывала в них всю душу. Теперь она управлялась куда лучше, чем в первые дни, когда, подложив под задницу подушку, молча созерцала потолок. Теперь, я полагаю, она предавалась этому с какой-то отчаянной радостью. Пилиться так пилиться, и к черту отстающих!

Прошла неделя, а я так и не видел Мару. Мод захотелось пойти со мной в театр, в тот самый театр напротив танцевального зала, где я слушал «Розы Пикардии». Я просидел весь спектакль, думая о том, что Мара совсем рядом и так далеко. Я настолько погрузился в размышления о ней, что, выходя из театра, почти машинально спросил, кивнув на двери танцзала: «А ты не хочешь зайти сюда и познакомиться с ней?» Это был ужасный поступок, я пожалел о нем в ту же секунду. Мод взглянула на меня так жалобно, словно я ударил ее кулаком что есть силы. Я спохватился, тут же взял ее под руку и потащил в другую сторону, неуклюже прося прощения:

– Я просто так ляпнул, никак не хотел тебя обидеть, подумал сдуру, что тебе будет любопытно.

Она молчала, и я прекратил попытки загладить свой проступок. В метро она вложила свою руку в мою, как бы говоря: «Я все понимаю, ты просто бестактен и, как всегда, ни о чем не думаешь». По дороге домой мы заглянули в кафе-мороженое, и там, над обожаемым ею до безумия французским мороженым, она расслабилась достаточно, чтобы паузы между ложечками лакомства заполнять разговорами о разных домашних разностях – признак того, что неприятный инцидент отодвинут в сторону. Французское мороженое – роскошь в ее представлении, и свежая рана – такое сочетание пробудило в ней страсть. Вместо того чтобы, как обычно, подняться в спальню и раздеться там, она пошла в ванную, примыкавшую к кухне, и, оставив открытой дверь, принялась одну за другой сбрасывать одежки. Делала она это не спеша, вдумчиво, я бы сказал, а в финале приступила к расчесыванию волос и тут позвала меня показать странный синяк на своем бедре. И так она стояла передо мной, и были на ней только туфли да чулки. Я внимательно исследовал эту отметину, убедившись между тем, что в Мод проснулось желание. Я легко прикасался к ней то тут то там – нет ли где-нибудь других, не замеченных ею знаков нежности. И осыпал ее, один за другим, дотошными вопросами. Я задавал их таким вкрадчивым, ласковым тоном, касался таких подробностей, что эти вопросы и этот тон окончательно воспламенили ее, подготовили к отчаянной схватке, причем она как будто и не сознавала, к чему же именно она приготовилась.