– Спасибо, я обойдусь.
Ох уж эти задние кресла с обивкой цвета ружейного ствола! Если их разложить, наверняка получатся кровати, а то и профессиональные хирургические кресла. Сквозь дымчатое оконное стекло Холлис видела, как пешеходы на перекрестке удивленно таращатся на «майбах». Тут светофор переменил сигнал, и машина тронулась с места. Ее интерьер по-прежнему напоминал вечерний зал музея.
– Вы всегда ездите на этом красавце? – спросила журналистка.
– В агентстве есть еще «фаэтоны», – ответил Бигенд. – Добротная машина. Издали можно принять за «джетту».
– Я не очень-то разбираюсь в автомобилях.
Холлис провела большим пальцем по шву сиденья. Вот каковы, должно быть, на ощупь ягодицы супермодели.
– А почему, если не секрет, вы решили посвятить себя журналистике?
– Надо же было зарабатывать на хлеб. На гонорары «Кёфью» не слишком разживешься, а чтобы выгодно вкладывать деньги, нужен особый дар.
– Это большая редкость, – согласился Бигенд. – Если человеку везет, он начинает мнить, будто бы у него талант. Но в принципе все делают одно и то же.
– В таком случае хоть бы мне кто-нибудь объяснил, что именно.
– Если вам нужны деньги, для этого существуют поля поурожайнее, чем журналистика.
– Вы меня отговариваете?
– Ничуть. Наоборот, поощряю искать большего. Меня интересует ваша мотивация, ваше понимание мира. – Он искоса посмотрел на пассажирку. – Рауш сказал, вы раньше писали о музыке.
– Гаражные группы шестидесятых. Я начала собирать материал еще во времена «Кёфью».
– Это был ваш источник вдохновения?
Холлис оторвала взгляд от четырнадцатидюймового дисплея на приборной доске «майбаха», где красный курсор – символ автомобиля – плыл по зеленой ленте бульвара Сансет, и подняла глаза на спутника.
– Только не в смысле моей профессии, не в музыке. Я просто любила эти группы... Люблю, – поправилась она.
Бигенд кивнул – очевидно, понимал разницу.
Холлис опять поглядела на приборную доску: дорожная карта исчезла, вместо нее возникла каркасная диаграмма вертолета незнакомой луковичной формы, развернутая в профиль. Ниже появился каркас корабля. Очень мелкого корабля. Или вертолет был чересчур крупным. Картинку сменило видеоизображение настоящей летающей машины в небе.
– А это что?
– Так называемый «Хук», сделан еще в Советском Союзе
[72]
. У вертолета чудовищная подъемная способность. В Сирии есть по крайней мере один такой.
Теперь уже «Хук», или его подобие, поднимал над землей советский танк, будто бы для иллюстрации.
– Следите за дорогой, – посоветовала журналистка. – Хватит вам любоваться своим пауэрпойнтом
[73]
.
Следующий сюжет в виде упрощенной цветной анимации показывал, как вертолет (название которого никак не соответствовало его форме) опускает грузовую тару на палубу и в трюмы судна.
– А тот контейнер из вашей истории... – начала Холлис.
– Да?
– Вам приблизительно сказали, сколько он весит?
– Этого мы не знаем, – произнес Бигенд, – но иногда он размещается в центре груды других контейнеров, потяжелее. Это самое надежное положение, так его обычным путем не достать, если с моря. А вот «Хук» нам поможет. С помощью вертолета ящик можно доставить куда угодно, например, на другой корабль. Это и быстро, и удобно.
– Он повернул на Сто первую автостраду, к югу.
Подвеска «майбаха» превратила изрытую оспинами мостовую в гладкий шелк или растопленную сливочную помадку. Холлис нутром ощутила мощь автомобиля, которой так естественно, без усилий управлял человек. Теперь линии на дисплее приборной доски представляли собой сигналы, испускаемые транспортной тарой: они поднимались под острым углом к вертикали, затем их перехватывал спутник и пересылал обратно, за изгиб горизонта.
– Мистер Бигенд, куда мы едем?
– Хьюберт. В агентство. Там лучше всего обсуждать дела.
– Какое агентство?
– «Синий муравей».
Тут на дисплее возникло то самое насекомое, недвижное и категоричное, как иероглиф. Синего цвета. Холлис вновь подняла глаза на Бигенда. В профиль он ей кого-то смутно напоминал.
18
Окно Элеггуа
Tia
[74]
Хуана велела ему пройти пешком по Сто десятой улице до Амстердам-авеню и собора Святого Иоанна Богослова, чтобы спросить совета у Элеггуа. Властелина, как она выразилась, всех дорог и дверей на свете. Хозяина всех перекрестков между человеческим и божественным. Вот почему, по словам Хуаны, ему отвели особое окно, место для поклонения в огромной церкви на Морнингсайд-Хайтс
[75]
.
– В этом мире, – учила Хуана, – ничто не свершается без его соизволения.
Поднимаясь по склону мимо заграждений из обклеенной постерами фанеры и мелкой проволочной сетки там, где много лет назад ливни обрушили ветхую стену церковных земель, Тито заметил, как с неба посыпались первые белые хлопья. Он поднял воротник, натянул пониже шляпу и продолжал свой путь. Мужчина уже не удивлялся снегу как чему-то чуждому, но все же наполнился благодарностью, когда наконец достиг Амстердама. Неоновая вывеска пиццерии «V&T», не горевшая днем, словно пыталась напомнить о заурядном светском прошлом авеню. Вот уже показался дом священника. Вечно сухой фонтан в его саду украшала совершенно безумная скульптура: Священный Божий Краб, держащий в одной клешне отрубленную голову сатаны. Впервые попав сюда в обществе тетки, Тито ужасно заинтересовался этим изваянием. И еще его любопытство возбудили четыре петушка, живущих при соборе. Один из них был альбиносом – священной птицей Орунла
[76]
, как пояснила Хуана.
Двери собора не охранялись. Стражников Тито нашел внутри, они подошли и попросили сделать пожертвование в пять долларов. Тетка научила племянника, как нужно снять шляпу и перекреститься, после чего, уже не обращая на них внимания, сделав вид, будто бы он не понимает английского, зажечь свечу и притворно погрузиться в молитву.