Живущий - читать онлайн книгу. Автор: Анна Старобинец cтр.№ 40

План моего побега.

В тот раз, дослушав его до конца, я сказал:

— Крэкер. Ты совсем сумасшедший.

— Я гений, — ответил мне энтомолог и подавился зевком. — Я сотворю это чудо.

Он засмеялся, немного сипло, но в целом правдоподобно:

— Они увидят огонь.

…Она, конечно, не виновата. Ее заставили. Ее такой сделали. И все же это — предательство. Собака создана, чтобы меня любить, развлекать и быть преданной. А не шпионить за мной. Да еще так лицемерно. Так подло.

Я заставляю себя на нее посмотреть — и она тут же переходит в режим игры. Находит мяч и носится с ним по ячейке, но только для виду.

Она ведь даже не смотрит на мяч. Только на меня. Такими преданными глазами. Следит.

Я посылаю ей команду ко мне, и она тут же кидается к моим ногам. Садится и весело оттопыривает одно ухо. И ждет поощрения. Всплывающее окошко собаковода предлагает мне выбрать награду: «косточка», «игрушка-пищалка», «сыр» или «сосиска». Я отменяю награду. Захожу в меню наказание. И выбираю ударить собаку.

Она скулит и смотрит на меня удивленно. Прижимает к голове уши и продолжает сидеть.

Всплывает окошко с красным восклицательным знаком:

'Внимание собаковода! Вы выбрали неправильную форму воздействия на собака. Собака выполнила вашу команду ко мне! и заслужила поощрение. Собака ничего не нарушила и не заслужила наказание, Сейчас вам следует поощрить собака, «Косточка», «игрушка-пищалка», «сыр» или «сосиска»? Подсказка: ваша собака предпочитает награду «сосиска»!

Я бью ее снова.

неверно

И еще раз.

неверно

Собака понуро уходит на свое место и закрывает глаза.

!Внимание! Вы совершили 3 (три) грубые ошибки в дрессировке. Ваш рейтинг дрессировщика понизился на 6 (шесть) баллов. Сейчас ваша собака подавлена и расстроена. Если подобные ошибки будут повторяться, ваша собака станет вас бояться!

Я почти сразу начинаю жалеть, что побила собаку. Дело не в баллах. Совсем не в баллах. Она ведь не виновата. Виноват Эф, этот упертый подонок в маске. «Недовольна своей работой». «Преступный характер». Ради всего живого, в чем он видит тут преступление?!

Да, я не согласна. Можно и так сказать. Не согласна с тем, что такие уроды, как он, ограниченные, безликие, лишенные фантазии, — вот такие, как он, решают, что ВЫДАЮЩЕГОСЯ ученого можно унизить и смешать с грязью из-за единственной за всю его практику крупной ошибки. Такие, как он, лишают меня моего предназначения — а вовсе не воля Живущего.

Да, я ученый. Да, да, да, я занимаюсь наукой. Так было всегда. У меня на счету десятки открытий, сотни статей, тысячи лабораторных исследований! Как я могу теперь быть кем-то другим, если в «Ренессансе» вся моя банковская ячейка забита отчетами, формулами, иллюстрациями с мышами в разрезе, сомнительными гипотезами и блестящими теориями, пометками на полях, советами и подсказками, вопросами и ответами, и всеми этими «не забудь», «учти», «попробуй понять», «проверь при случае», «не подведи», «продолжай». Кем еще мне быть, если несколько сотен лет я готовил(а) себя только к этому?..

Я знаю, я давно уже знала: что-то было нечисто с нашим экспериментом. С его результатами.

Ведь странно. Столько месяцев подготовки. Двое блестящих специалистов. Удачные опыты с термитами Heterotermes indicola: последовательное погружение на глубину до 26 воспроизведений! И что — пшик? Неудача — и все тут? Мне что-то не верится… Ну хорошо. Ну допустим. О'кей. Эксперимент провалился. Но почему «вредоносный»? Почему «запрещен к повтору», если результат нулевой?… Разве не логичнее продолжить исследования в этой области?

Нечисто, нет. Наверняка мы что-то увидели. Что-то… плохое. Настолько плохое, что разработки по эксперименту были полностью уничтожены.

…Настолько плохое, что мы с Лотом якобы все уничтожили сами.

…Настолько плохое, что луч Лео-Лота был запрещен указом Совета Восьми (а значит, мы все же успели отправить результаты «наверх» — и там, наверху, они показались кому-то опасными).

…Настолько плохое, что почти сразу после эксперимента коллега Лот в первом слое помещается в Клинику Нервных Расстройств, а в социо становится подзамочным.

…Настолько плохое, что я через день после эксперимента временно перестаю существовать по причинам, туманно обозначенным в патоло— гоанатомическом заключении как «отравление»; каким веществом, при каких обстоятельствах — об этом ни слова (несчастный случай или, скорее, убийство?).

…Настолько плохое, что мне в новом воспроизведении строго не рекомендуют продолжать научную деятельность.

Так что же это — «настолько плохое»?

Никаких записей, нелепая, скомканная, такая непохожая на меня пауза; всегда педантичный, логичный и аккуратный, я вдруг ныряю во Тьму, не оставляя себе на будущее никакого намека, зацепки, ключа к тому, что случилось… И выныриваю в полном неведении, да к тому же еще и женщиной. Зато — как женщина — я могу ненадолго плюнуть на логику и довериться интуиции. Поставить вопрос немного иначе. Изменить «что» на «кто».

Кто из пяти подопытных таил в себе настолько плохое?

Ответ очевиден. Зеро. Человек без инкода. Мы что-то увидели, осветив тогда своим лучиком его кромешную тьму. Что-то такое, по сравнению с чем худшее из зверств Сына Мясника — безобидная шалость.

Что-то такое, во что я не захотел(а) посвятить даже себя.

Что-то такое, что лишило Лота рассудка и памяти.

(Вы сегодня ни разу не покормили собака!)

Собака смотрит на меня, тяжело и печально, со своего места. Я выдаю ей двойную порцию влажного корма. Не морить же ее теперь голодом. В конце концов, она ведь и правда не виновата, что в ней этот жучок. Она, наверное, о нем даже понятия не имеет. Просто ее интересует все, что со мной связано, для нее это совершенно естественно, она такой родилась. Она не знает, что своим любопытством меня предает…

(Собака не хочет есть влажный корм)

…Или все-таки знает?

Я удаляю из ее миски влажный корм и выдаю ей сухой.

Вспоминаю, как она скулила и даже рычала в тот вечер, когда я отказалась взять ее с собой к Лоту. Не хотела оставаться в ячейке одна, без меня? Или ее раздражало, что она не сможет за мной шпионить?

…В тот вечер я несколько часов кряду безрезультатно к нему стучалась. Лот впустил меня ближе к ночи, отшутившись: «Набирался ума». Ко мне он приходил на нейтральной настройке тень, теперь же выбрал себе юзерпик. Он выглядел молодым и одет был в точности так же, как на нашей с ним фотке тридцатилетней давности (той, где он зажмурил один глаз, а я — с уродливой жидкой бородкой). А вот голос его звучал, как и днем, глухо и дрябло. На шестьдесят. На его настоящие шестьдесят.