— Дело чести. Вы поймете меня как мужчина мужчину…
Понятно… Опять кто-то из этой шантрапы проигрался в пух или не может заплатить проститутке. Положим, здесь их принято называть куртизанками, но от названия суть не меняется…
— И почем же сейчас польская честь? — Как же вы меня, выражаясь языком ХХ столетия, достали, паны драные!
— Ваше высочество! — ишь ты, обиделся! — Честь польского дворянина не имеет цены! Но вот наш Анжей… — Боже ж ты мой! Как меня раздражают все эти Кшипшицюльские
! — Он… он познакомил меня вчера с очаровательной, совершенно очаровательной особой. Возможно, вы, Ваше ясновельможство, помните… в театре…
А? Да, вроде помню. Такая вот миленькая девица, очень даже во вкусе конца ХIХ столетия. Пела еще очень ничего себе…
— Ну-с, и что же?
— Она запросила за свидание тысячу франков. Я не сдержался, и пообещал. Но теперь я ума не приложу: где мне взять такую пшклентую кучу пенензов?…
Понятно. Наврал девчонке с три короба, а теперь поджал хвост и в кусты. Знакомая ситуация. Господи! Ну почему все поганцы так похожи, хоть в ХIХ веке, хоть в ХХ, хоть до рождества Христова?!
— Девица где?
— Здесь, пся крев! Явилась требовать…
— Ну что же. Я сейчас встречусь с ней и заплачу ваш долг. Но прошу учесть: в следующий раз я попросту сдам вас парижским ажанам, и тогда уж разбирайтесь с ними: почем там польская честь…
Так. Вот и девица. Вроде бы не та, которая была вчера, но тоже очень симпатичная. Эх, если бы не Моретта… отставить! Благо Родины прежде всего! Да и подло это будет: любит ведь меня эта девочка.
Шелихов подает мне портмоне:
— Сударыня, вот ваша тысяча франков. И на будущее: польская честь — такая эфемерная штуковина, что…
О-па! А что это у нас глазки загорелись?!
— Государь!!! — истошный вопль сзади и тут же девица выхватывает из ридикюля короткорылый револьвер:
— Ще польска не сгинела!
Твою мать! Я шлепаюсь на пол и пытаюсь перекатом уйти с линии выстрела. Сзади меня Егор в прыжке выбил ногой револьвер из рук Войцеховского, и теперь ногами же выбивает из него сознание. Но мне не до них. Проклятая девица палит из своего бульдога как заведенная. Уй, сука! Попала, тварь такая! Плечо сразу налилось свинцом и в него словно вонзили раскаленную спицу. Одно утешает: у этой гадины вроде должны были кончиться патроны…
— Государь! Государь! — на разные голоса крики с лестницы. Это мои бравые сподвижники несутся вниз с грохотом горного обвала. И вовремя, черт возьми! В коридоре еще двое поляков. Они одновременно выхватывают револьверы…
Грохочут выстрелы. Один из ляхов, выронив оружие, сламывается пополам и оседает на пол. Ренненкампф и Эссен остановились и открыли огонь, прикрывая меня, грешного. Шелихов тут же включился в перестрелку, заставив второго поляка укрыться за углом. Возле меня появляются тяжело дышащие Махаев и Васильчиков, которые тут же ощетиниваются стволами и прикрывают меня собой. Хабалов красивым прыжком выскакивает из-за кадки с пальмой и в два выстрела кладет польского террориста. Ну что, Бен Ладены недоделанные: не знали, что за зверь такой — контртеррористическая подготовка?
— Государь, все в порядке? Вы ранены? Не двигайтесь, сейчас наложу повязку, — галдят мои друзья-защитники. Да все в порядке, ребята, не поднимайте паники. Лучше вон, проконтролируйте, чтоб Шелихов в простоте душевной пленного не прикончил… Мама моя, императрица!..
Некий человечек во фраке, коего я счел кем-то из обслуги отеля, с разбегу бросает в нас НЕЧТО. И пусть меня повесят, если это нечто — не бомба!..
Время словно замедляется. Я отчетливо вижу, как, кувыркаясь, летит к нам тяжелый сверток, из которого тоненькой струйкой тянется дымок от химического запала. Вот сейчас она прилетит и все…
Великие небеса! Такое я видел только однажды, в далекой прежней жизни. В старой кинохронике вот так же Лев Яшин…
Хабалов прыгает под невероятным углом и, извернувшись, в полете ногой отправляет бомбу назад, отправителю. Вот это да! Фантастика! Если у нас когда-нибудь в этом мире будет футбол, то я точно знаю, кому стоит доверить тренировать нашу сборную!
Тяжелый грохот разрыва ватной кувалдой толкается в уши. Мимо нас пролетает обломок стойки портье. И, кажется, сам портье тоже. Фрагментами… А что ж это так дышать-то тяжело?
— Махаев, братишка! И вы, князь, убедительно прошу вас: слезьте с меня! Я же сейчас задохнусь.
— Государь, вы живы? — Васильчиков.
— Цел, батюшка? — Махаев.
— Жив и цел. Но если вы немедленно не слезете с моих ребер, последнее утверждение может оказаться ложным. Да первое тоже — дышать не могу!
Через пару минут, я, заботливо перевязанный, присутствую при первом допросе пленного Войцеховского. Учитывая тот факт, что пленника, скорее всего, придется отдать сотрудникам Сюрте
, прибытие которых ожидается с минуты на минуту, допрос идет в бешеном темпе, с полным и абсолютным несоблюдением норм гуманности и права.
Войцеховский выглядит сейчас… Ну, в общем, раньше он выглядел лучше. Намного. Шелихов и Махаев на полном серьезе обсуждают возможность посажения оного Войцеховского на кол, собираясь использовать для этой цели ножку рояля. Технически подкованный Эссен бурчит то-то о возможности применения гальванизма, в то время как кавалеристы Ренненкампф и Хабалов стоят за старые надежные хлысты и нагайки. И только умница Васильчиков, не отвлекаясь на внешние раздражители, гонит допрос в темпе allegro vivacious
.
— Кто послал? От кого получены деньги? Как держали связь? Говори! Говори! — и хлесткие удары.
— Батюшка, дозволь… — Шелихов просительно смотрит на меня.
— Не дозволю. Не мешайте Васильчикову работать.
— Да мы ж помочь хотим…
— От вашей «помощи» поляк загнется, как хрен на сковородке, а нам сведения нужны, — эх, ладно, помощь-то все же требуется. В общем, есть у меня кое-какой опыт…
От полученного совета Васильчиков изумленно кашляет, но потом, совладав с собой, берется за дело. Через секунду пан Войцеховский уже без штанов и прочей одежды ниже пояса, а еще через мгновение он пронзительно визжит, сообразив, для чего его мучитель собирается использовать замечательную клинковую бритву.
— Не! Не надо, панове! Прошу, не!
— Говори, курва, а то живо выхолощу!
В подтверждение своих слов Васильчиков чуть-чуть ведет бритвой там, где поляк и ожидает. Истошный визг подрезанного поросенка только что не взрывает парижский отель. Но сразу же после визга Войцеховский начинает выкладывать такое…
Через два часа, когда поляк уже увезен сотрудниками Сюрте, а с нас, с предельной вежливостью сняты самые подробные показания, мы все вместе снова собираемся в зале у камина. Разумеется, без Георга и его греков, которые битых двадцать минут ломились к нам, дабы выразить свои самые искренние соболезнования и заверить в том, что они к этому безобразию не имели ни малейшего отношения. Но сейчас не до них. Надо переварить все то, что мы услышали от пленного.