Где-то во времени - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Матесон cтр.№ 21

Удивительно, насколько отстраненным от всего вокруг я чувствую себя. Возможно ли, чтобы часть меня была уже в 1896 году, ожидая появления меня целиком? Подобно тому как частица меня осталась на днях в гостинице, в то время как другая поехала в Сан-Диего?

Наверняка это возможно. Кто я такой, чтобы в данный момент это отрицать?

* * *

Девять часов двадцать семь минут. Мне во всем повезло. Выбор был невелик, но один из костюмов этого ателье проката оказался словно сшит на меня. Сейчас он лежит рядом со мной на сиденье в коробке, завернутый в оберточную бумагу. Надеюсь, Элизе он понравится.

Костюм черный. Пиджак тогда называли сюртуком. Ужасно длинный, доходит до колен. Боже правый! Служащий пытался навязать мне то, что он назвал домашним сюртуком, но его фасон – расходящиеся спереди полы и широкие фалды сзади – был мало пригоден для носки.

Штаны – «брюки, сэр» – довольно узкие, с обшитыми галуном боковыми швами. У меня есть также белая рубашка с высоким воротничком, однобортный бежевый жилет с отворотами и галстук на тесьме, скрепленной на шее сзади. Я стану похож на настоящего щеголя. Думаю, все это подойдет. Я понравился себе в зеркале. Вплоть до коротких полуботинок, тоже черных.

Довольно странно было разговаривать со служащим из ателье проката одежды. Странно, потому что я ощущал себя там лишь отчасти. Он спросил меня, зачем мне этот костюм. Я сказал, что собираюсь завтра вечером пойти на вечеринку в стиле 1890-х годов – что не было совершенной ложью. И добавил, что хочу выглядеть как можно более органично.

На какой срок я планирую взять костюм? Меня подмывало ответить: на семьдесят пять лет. Но сказал, что на выходные.

Я уже собирался уехать из Сан-Диего, когда меня осенило, что, когда я попаду в 1896-й, хоть и хорошо одетым, все равно не смогу купить себе даже чашку кофе. Невероятно, что я проглядел также и такой очевидный момент, как наличность, которой хватило бы, пока не найду работу. Понятия не имею, о чем я думал. Попросить денег у Элизы? От этой мысли я весь сжался. «Привет, я тебя люблю, можно занять у тебя двадцать долларов?» Боже всемогущий!

И опять везение. В первой же лавке по продаже монет и марок, куда я зашел, оказался двадцатидолларовый золотой сертификат в хорошем состоянии. Я заплатил за него шестьдесят долларов, но счел, что мне очень повезло. Продавец сообщил, что у него есть такой же двадцатидолларовый золотой сертификат, никогда не бывший в обращении, и у меня возникло искушение его купить, пока я не узнал его стоимость: около шестисот долларов.

У меня в руках симпатичная банкнота с портретом президента Гарфилда на лицевой стороне, ярко-красной печатью и надписью: «20 долларов в золоте выплачивается предъявителю по требованию». На оборотной стороне ярко-оранжевое изображение орла со стрелой в когтях.

Для страховки я купил также десятидолларовый серебряный сертификат в приличном состоянии (стоимостью сорок пять долларов) с портретом Томаса Э. Хендрикса [35] на лицевой стороне, кто бы он ни был. Как этот, так и двадцатидолларовый сертификат, по размеру значительно больше современных банкнот, и ценность для меня они представляли во всех смыслах большую. Так что в финансовом отношении у меня будет все в порядке.

В финансовом отношении. Гм. Совсем не по-викториански.

Наверное, следовало посвятить больше времени поиску денег – в особенности потому, что мне не понадобится то, что я оставляю здесь, – но я торопился вернуться в гостиницу и начать. Время идет.

На обратном пути мне в голову пришла хорошая мысль. Не нужно надевать наушники. Сидя на кровати, облаченный в костюм 1890-х годов, я буду слушать граммофон и писать установки в ожидании начала путешествия.

* * *

Десять часов две минуты. Готов отправиться.

Так спешил начать, что для экономии времени поставил машину позади гостиницы. Принял душ, побрился и причесался. Полагаю, такая длина волос подойдет, а если и нет, то ничего уже не поделаешь.

Срезал ярлыки с сюртука, жилета, рубашки и галстука – по двум причинам. Первая – не хотелось бы, чтобы их увидел кто-то из 1896 года, невозможно будет объяснить. И что более важно, сам не хочу их видеть. Оказавшись в том времени, собираюсь изгнать из памяти все воспоминания о 1971-м. Я даже стер фирменный знак внутри ботинок – хотя и мелочь, а может все испортить. Никаких носков, никакого белья – слишком современны на вид.

Итак, все готово. Не беру с собой ничего из настоящего – то есть ничего приметного. Буду писать себе команды прямо на постели, а не на коленях, как раньше. Уверен, когда это произойдет, у меня из рук выпадет карандаш. Никаких наушников – чтоб не мешали. Я готов к мгновенным переменам.

Не считая сознания, разумеется. С этим придется разбираться, когда окажусь там.

Ну конечно! Попав туда, буду продолжать писать установки. Утверждаясь в 1896-м. Вытесняя себя мысленно из 1971-го, пока – ясно это вижу – не забуду, откуда явился, и душой и телом стану принадлежать только 1896-му. Избавлюсь от одежды и…

Боже правый! Чуть не забыл про наручные часы!

Это меня потрясло. Лучше подожду, пока не разгладится след от ремешка. Положу их в ящик тумбочки, чтобы не видеть. Я уже поставил телефон под кровать, убрал настольную лампу в шкаф и снял с кровати покрывало, чтобы в поле моего зрения осталась лишь белая простыня.

Подчиняясь логике, в своих командах буду по-прежнему писать «19 ноября». Испытываю от этого дополнительное удовлетворение, поскольку сегодня действительно 19 ноября.

* * *

Посмотрим. Я ничего не забыл? Совсем ничего?

Сомневаюсь.

Включу музыку.

Последний взгляд вокруг. Покидаю все это.

Сегодня.

* * *

Одиннадцать часов четырнадцать минут. Опять! То же самое явление – на этот раз дольше. Не просто вспышка. Чуть больше, чем миг между двумя взмахами ресниц. Это сколько-то длилось. Возможно, несколько секунд – пять или шесть, – и все же в этих обстоятельствах мне казалось, что прошло не одно столетие.

Процесс пошел.

Это произошло при третьем проигрывании адажио. Я писал установку: «Нахожусь в этой комнате 19 ноября 1896 года». Переписывал фразу в тридцать седьмой раз, когда произошли изменения. Слово «ноябрь» обрывается после первых четырех букв, след карандаша идет вниз после «б», потом исчезает.

Так что могу определить, когда это случилось. Когда я вышел из «погружения», одна часть симфонии почти закончилась. Таким образом, это должно было произойти примерно через час после начала, поскольку адажио длится двадцать одну минуту.

Намного быстрее первого погружения.

Я называю состояние «погружением», поскольку это слово кажется мне сейчас наиболее подходящим. Как будто меня – мгновенно – втянули внутрь. Сначала кажется, что тебя куда-то несет, теряешь ориентацию. Слышу музыку, но она для меня лишена смысла. Смотрю не отрываясь на движущийся кончик карандаша, но это движение происходит отдельно от меня. Не я пишу слова, появляющиеся на бумаге, – они сами себя пишут. Вокруг начинает собираться туман, пока поле зрения не сужается до кончика карандаша. Музыка обрывается на низком искаженном звуке, словно я вдруг оглох. Потом она совсем пропадает. Нет, не так. Не музыка пропадает, а я сам оказываюсь вне зоны ее действия. Знаю, что музыка продолжается. Просто я уже в другом месте, и она не достигает моих ушей.