В доме веселья - читать онлайн книгу. Автор: Эдит Уортон cтр.№ 40

Откровения мисс Фариш были внезапно прерваны тем, что занавес раздвинулся, представив первое «полотно»: группа нимф кружилась на цветистой лужайке, принимая гибкие позы «Весны» Боттичелли. Эффект живых картин зависит не только от удачно расположенного освещения или иллюзорного экрана из нескольких слоев марли, но и от соответствующей настройки внутреннего видения. Для неподготовленных умов живые картины так и остались, несмотря на все достижения искусства, лишь превосходными подобиями восковых фигур. Но тренированному воображению они посылают магические импульсы на грани реальности и вымысла. Именно таким и было воображение Селдена: он умел погружаться в пучину зрительных образов так же глубоко, как ребенок погружается в мир волшебной сказки. Живым полотнам миссис Брай было не занимать качеств, способных вызвать подобные иллюзии, и, по мановению умелой руки Морпета, картины сменяли друг друга, словно ритмично движущийся великолепный фриз, в котором мимолетные изгибы дышащей плоти и блуждающие огни юных глаз подчинялись пластической гармонии, не теряя при этом очарования жизни.

Сцены были заимствованы из старых полотен, а участники как нельзя лучше соответствовали образам, которые представляли. Например, никто более не годился на роль персонажа Гойи, чем Керри Фишер — с ее узким смуглым лицом, лихорадочно блестящими глазами и вызывающе-яркой, откровенной улыбкой. Ослепительная мисс Смедден из Бруклина изобразила роскошные линии Тициановой дочери, воздевающей золотой поднос, полный винограда, над столь же драгоценным золотом непокорных волос и богатой парчой, а молодая миссис Ван Олстин, с ее утонченной хрупкостью типичной голландки — высокое чело с голубыми жилками, прозрачные глаза и бледные веки, — представляла героиню Ван Дейка, облаченная в черные шелка на фоне арки, задрапированной белым полотном. Следом появились нимфы Кауфман, украшающие гирляндами алтарь Любви, и «Ужин» Веронезе — яркие ткани, вплетенный в волосы жемчуг, мраморная архитектура, — и живописная группа комедиантов Ватто, отдыхающих с лютнями у родника на залитой солнцем поляне.

Каждая из этих недолговечных картин будоражила восприимчивое воображение Селдена, уводя его в такие дебри фантазии, что даже сопутствующие комментарии Герти Фариш: «Ах, какая хорошенькая здесь Лулу Мельсон» или «Это не Кейт ли Корби — вон там, справа, в лиловом?» — не смогли разрушить волшебство иллюзий. Вне всякого сомнения, все актеры были так искусно подчинены сценам, которые представляли, что даже наименее впечатлительные зрители ощутили трепет от явившегося их глазам контраста, когда в очередной раз раздвинулся занавес и на сцене возникло не что иное, как просто портрет мисс Барт.

Личность, несомненно, превосходила образ — и единодушный восхищенный вздох, пронесшийся по рядам, был адресован не живописи Рейнольдса, не портрету миссис Ллойд, а красоте из плоти и крови — самой Лили Барт. Она проявила артистическую смекалку, выбрав образ настолько похожий на себя, что смогла воплотить личность персонажа, оставаясь при этом собой. Словно не героиня сошла с картины Рейнольдса, а она — Лили Барт — взошла на полотно, и лучи ее живой красоты изгнали мертвенную красоту призрака. Импульсивное желание показать себя в роскошных декорациях — сначала она хотела изобразить «Клеопатру» Тьеполо — уступило подлинному инстинкту, велевшему ей довериться своей красоте, не прибегая к антуражу, и она сознательно выбрала картину, лишенную броских аксессуаров и декораций. Бледные одежды, лиственный фон служили только для того, чтобы подчеркнуть удлиненные изгибы тела дриады, вытянутую линию от стопы к воздетой руке. Благородная плавность позы, воплощение парящего изящества раскрывало ту поэтическую грань красоты, которую Селден всегда ощущал в ее присутствии, однако это чувство ускользало, когда Лили не было рядом. И так явственно оно было сейчас, словно впервые перед ним предстала настоящая Лили Барт, сбросившая банальные покровы своего мирка и на миг уловившая чистую ноту божественной гармонии, частью которой и была ее красота.

— Чертовски смело с ее стороны показаться в этом наряде, но — бог мой! — какая непрерывность линий, и я полагаю, она хотела, чтобы мы это заметили!

Эти слова, высказанные опытным ценителем, мистером Недом Ван Олстином, чьи надушенные белые усы касались плеча Селдена всякий раз, когда занавес распахивался и открывал взору исключительную возможность оценить женскую фигуру, произвели на слушателя неожиданное впечатление. Селден уже не впервые слышал, как кто-то походя высказывался о красоте Лили, и до сих пор тон этих замечаний незаметно окрашивал его представление о ней. Однако теперь в нем всколыхнулось негодование. И в этом мире ей суждено жить! Чтобы ее мерили этакой меркой! Калибану ли судить о Миранде?

И за тот долгий миг, пока не закрылся занавес, Селден успел постичь всю трагедию ее жизни. Как будто красота Лили стала неприкосновенна для всего, что обесценивало и унижало ее, она простирала к нему молящие руки из мира, в котором они однажды встретились на мгновение и в котором он непреодолимо желал снова быть рядом с нею.

Он очнулся оттого, что восторженные пальцы впились ему в руку.

— Она слишком прекрасна, правда, Лоуренс? Разве она не лучше всех в этом простом платье? Она выглядит как настоящая Лили — та Лили, которую я знаю.

Он выдержал долгий взгляд Герти.

— Та Лили, которую мы знаем, — поправил он, а его кузина, сияя осенившим ее прозрением, воскликнула весело:

— Я ей скажу об этом! Она всегда считала, что ты ее недолюбливаешь.

По окончании представления первым порывом Селдена было разыскать мисс Барт. Заиграла музыка, сменившая живые картины, во время интерлюдии актеры рассаживались среди зрителей, внося красочное разнообразие своими необычными нарядами. Однако Лили не было в зрительном зале, и ее отсутствие продлевало очарование, снизошедшее на Селдена, — появись она слишком скоро среди окружения, от которого была столь благополучно отделена, это тотчас разрушило бы волшебство. Они не виделись со дня свадьбы у Ван Осбургов, причем он намеренно избегал встречи. Но этим вечером он знал, что рано или поздно должен оказаться рядом с ней. Хотя Селден позволил рассеянной толпе увлечь его своим течением, не прилагая срочных усилий, чтобы достичь Лили, он медлил не из пассивного сопротивления, но лишь желая растянуть этот миг, понежиться в сладком ощущении своей безоговорочной капитуляции.

Лили ни на миг не сомневалась в том, что означает шепот, сопровождающий ее появление. Ни одна картина не была встречена с таким явным одобрением, которое, конечно же, предназначалось ей самой, а не портрету, который она воплотила. В последний момент она все-таки испугалась, что слишком рискнула, отказавшись от выгод более роскошных декораций, но безоговорочный триумф наполнил ее пьянящим чувством вновь обретенного могущества. Не желая ослабить эффект, она сторонилась публики, пока не стали расходиться перед ужином, и у нее появилась еще одна возможность продемонстрировать свое превосходство, когда толпа медленно стала собираться в пустой гостиной, где она пребывала в одиночестве.

Очень скоро она оказалась в центре группы, которая все расширялась и обновлялась, а затем отдельные поздравления приятным образом слились в общие аплодисменты. В такие минуты она вдруг забывала свою врожденную брезгливость и вкушала обилие восторженных комплиментов, не заботясь о том, какова их истинная суть. Различия между людьми растворились в теплой атмосфере признания и похвал, в которой ее красота распускалась, словно цветок в солнечных лучах, и если бы Селден приблизился на минуту-другую ранее, он увидел бы, как она дарит Неда Ван Олстина и Джорджа Дорсета взглядом, о котором он сам неотвязно мечтал.