Горменгаст - читать онлайн книгу. Автор: Мервин Пик cтр.№ 86

Но при всем его умении затаиваться, рисковать Флэй не хотел, и потому прошло немало времени, прежде чем он прекратил долгие ночные разведки и занялся выясненьем того, где скорее всего можно увидеть, в разные часы дня или ночи, почти каждого, кто представлял для него интерес.

Со дня смерти покойного хозяина Флэя комнату его ни разу не открывали. Флэй отметил это с хмурым одобрением. Он вгляделся в пол у двери Сепулькревия, перед которой укладывался спать целых двадцать лет. И когда он окинул взглядом коридор, страшная ночь всплыла в его памяти – ночь, когда граф разгуливал во сне, а после отдал себя на растерзание совам, ночь, когда он, Флэй, бился с главным поваром Горменгаста и сразил его.

Волей-неволей Флэй обратился сразу и в вора, и в скупердяя. Удовольствия ему это доставляло не много, но что поделаешь – иначе не выжить. В краткий срок он выяснил, как можно проникнуть через чердачный люк в Котовую Комнату, как пробраться из Каменных Проулков в Великую Кухню.

В конце концов, ежеутреннее возвращение по тоннелю в пещеру, чтобы провести в ней день, обратилось в нелепость. Заняться в обложенной высокими сугробами пещере было нечем. Ни добыть себе пропитание охотой, ни набрать достаточных для согрева дров он бы не смог. А в Безжизненных Залах имелось все, в чем он нуждался.

Он наткнулся на небольшую, всю в пышной пыли, квадратную комнату с резной каминной доской и открытым очагом. Здесь стояло несколько кресел, книжный шкаф и орехового дерева стол, сервированный на двоих, – покрытые слоем пыли серебро, бокалы, фаянс.

В ней-то Флэй и обосновался. В продуктовом шкафу его редко заводилось что-либо кроме хлеба и мяса, свежие запасы которых всегда отыскивались в Великой Кухне.

Он не пользовался множеством имевшихся у него возможностей разнообразить свой стол. Что до питья, Флэю только и нужно было дойти в любой послеполуночный час до ближайшей цистерны с дождевой водой и черпануть из нее большой жестянкой.

Судя по расстояниям, которые ему приходилось покрывать, минуя пустые залы, и судя, в частности, по отдаленности комнатки с камином от коридора изваяний (служившим единственным, какой он сумел отыскать, входом в некогда привычный мир), огонь, который Флэй разжигал в своей комнате, не навлекал на него никакого риска. Если бы кто-то, говоря теоретически, увидел встающий над заброшенной частью замка дым и проникся хоть каким-то любопытством, отыскать трубу, из которой дым исходит, а после – еще и дорогу к лежащей во многих саженях под трубой комнате этому гипотетическому наблюдателю было б не легче, чем лягушке сыграть на скрипке.

В комнатке своей господин Флэй наслаждался студеными зимними вечерами комфортом, какого не знал никогда. Не приучи его к одиночеству время лесного изгнания, проводимые здесь долгие дни наверняка показались бы ему невыносимыми. Однако ныне отшельничество стало частью натуры Флэя.

Безмолвие Безжизненных Залов, подобно безмолвию наружных снегов, казалось беспредельным. То была своего рода смерть. Сама необъятность пустых пространств, сам неисследованный лабиринт, делавший это безмолвие словно бы зримым, способны были дыбом поднять волосы на загривке любого, кто не привык давным-давно к одиночеству. Господин Флэй, несмотря на множество предпринятых им вылазок в этот мертвенный мир, в эти заброшенные области Горменгаста, так никогда и не смог установить их границ. Правда, после долгих поисков, при которых он так или иначе руководствовался указаниями Титуса, ему удалось найти ступеньки, ведшие в коридор изваяний, но, кроме них да еще нескольких запертых дверей, из-за которых слышались голоса, иных пограничных пунктов, соединяющих его мир с миром других людей, он так и не отыскал.

И все же, в один ранний утренний час, когда Флэй возвращался к себе после набега на кухню, произошло событие, сделавшее остаток зимы менее одиноким, хоть и более страшным. Когда коридор изваяний остался в миле, если не больше, за Флэем, уже далеко углубившимся в свои владения, он надумал вдруг оставить обычный свой путь по узкому, длинному проходу на восток, и исследовать другой коридор, который, как ему представлялось, мог бы в должное время привести его в обжитую им часть замка.

Следуя этим коридором, Флэй, по своему обыкновению, оставлял на стенах грубые меловые пометки, которые не раз уже помогали ему возвращаться в знакомые места.

После часа, примерно, извивов и поворотов, перекрестков и произвольных предпочтений одного прохода другому, одного извилистого спуска другому, ведущему к коридору пошире холодному скату, Флэя прошиб пот от испуга, вызванного одной только мыслью, что без принятых им мер предосторожности он мог бы и не найти дорогу назад. Он понимал, что, если бы не меловые отметины, отыскать ее было бы невозможно. Внезапно голод напал на него. И в ту же минуту, заметив, что свеча его почти догорела, он вытащил из-за пояса, за который неизменно затыкал с полдюжины их, новую, присел на пол, приладил ее, уже зажженную, рядом с собой и, раскрыв длинный, с узким лезвием нож, отрезал краюху хлеба.

Справа и слева от него сгущалась чернильная тьма. Флэй сидел в таинственном ореоле свечного мерцания, лицо его, лохмотья, руки и волосы заливал трагический свет. Тень тяжело нависала за ним на стене. Он вытянул ноги и как раз собрался опять откусить от краюхи, когда услышал раскат хохота.

Если бы не жуткая мощь этого смеха и не тот факт, что донесся он сзади – из-за стены, к которой прислонился Флэй, ему не оставалось бы ничего, кроме как счесть услышанное воплем безумия, раздавшимся в собственной его голове – чем-то, различенным слухом сознания.

Но об этом не могло быть и речи. К нему, к его воображению, этот смех никакого отношения не имел – безумцем Флэй не был. Однако он понимал, что безумие где-то рядом. Ибо демонический вопль этот – или вой – включал в себя нечто, от чего Флэя вскочил на ноги, словно его дернул кверху рыболовный крючок, нечто, бросившее его, даже не осознавшего своего движения, к противоположной стене, вжавшись в которую он, точно загнанный в угол, уставился, пригнувшись, на холодные кирпичи, к коим только что прислонялся: как будто сама стена заразилась отгороженным ею безумием и следит за ним каждым своим помешавшимся кирпичом.

Господин Флэй слышал, как капли пота разбиваются о пол у его ног. Во рту у него пересохло. Сердце бухало на манер барабана. И все же он ничего не видел. Только ровное пламя свечи, стоявшей у основания противоположной стены.

И тут хохот раздался снова, двойной нотой – почти такой, как если бы горло, из которого исходил этот призрачный смех, обладало странным устройством, как если б оно способно было звучать на два голоса сразу.

Об эхо нечего было и думать, поскольку повторы и наложения звука отсутствовали – только сдвоенный ужас.

На этот раз высокий звук выродился в визгливый скулеж, но даже в этом мертвенном завершении присутствовала двукратность – страшное, цепенящее ощущение двойного безумия.

Некоторое время после того, как все стихло, господин Флэй оставался неспособным пошевелиться. Он был потрясен. Чувство уединенности разбилось в нем вдребезги; невозможность найти случившемуся разумное объяснение, хоть как-то понять, что произошло здесь в этот предрассветный час, казалась подобием оскорбления – оскорбления, брошенного его узкому, но гордому уму. Да и страх – страх перед тем, чего он не может увидеть, но что находится от него в нескольких ярдах, сковал Флэю руки и ноги.