Горменгаст - читать онлайн книгу. Автор: Мервин Пик cтр.№ 54

И потому большинство пришедших оплакать ее несло дань уважения не столько госпоже Шлакк, сколько легенде, которой крошечное это создание позволило, пусть и невольно, образоваться вкруг себя.

Двое гробоносцев просто-напросто не могли нести ее гробик на плечах, поскольку для этого им пришлось бы принять построение, которое не позволяло бы двигаться, не пиная друг друга ногами. В итоге, один тащил маленький ящик с нянюшкой Шлакк, а второй, шагая чуть сзади, по другую сторону гроба, пальцем придерживал крышку, чтобы та не сползла.

То, что нес, приближаясь к Погосту Слуг, первый из них, вполне могло быть птичьей клеткой. Время от времени гробоносец с детским, недоуменным выражением скашивался на свою ношу, словно стараясь увериться, что делает именно то, чего от него ожидают. Все казалось ему: чего-то тут не хватает.

Гроб провожали скорбящие во главе с Баркентином, за которым в некотором отдалении следовала Графиня. Она не пыталась приноровить свой шаг к торопливой, дерганной поступи калеки. Тяжеловесно передвигалась она, уставя взор в землю. За нею шли Фуксия с Титусом, отпущенным из Форта на похороны.

Память Титуса еще наполняло недавнее, отдающее ночным кошмаром приключение, и мальчик шел, как в трансе, по временам выныривая из него, чтобы подивиться новому проявлению непредсказуемой странности жизни – маленькому ящику перед ним, сиянию солнца на вершине Горы Горменгаст, с немыслимой грузностью возносящейся впереди.

Гора венчала собою места, ставшие частью его наделенной недюжинным воображением натуры, места, по которым бродил в гуще деревьев похожий на колющее насекомое изгнанник, по которым некто – человек или призрак, Титус точно не знал – в этот самый миг снова несся, как прежде, по воздуху, подобный древесному листу, принявшему обличие девочки. Девочки. Внезапно очнувшись от транса, Титус увидел рядом с собою Фуксию.

Слово и образ слились, как бы воспламенившись. Изящная, летучая тайна лощины обрела пол, поименование, породив в Титусе новое волнение. Мгновенно пробудившись, он в то же время глубже окунулся в сказочный мир символов, ключа к которым не имел. А она была здесь – здесь, перед ним. Титус видел вдали верхушки крон того самого леса, шелест которого окружал ее.

Фигуры, двигавшиеся впереди: Баркентин, мать, двое мужчин с гробиком, – были менее реальны, чем ошеломившее его смятение сердца.

Он остановился в заполненной могильными холмиками долинке. Фуксия держала брата за руку. Люди окружали его. Некто в клобуке сыпал красную пыль в неглубокую канавку. Зазвучал нараспев чей-то голос. Слова ничего для Титуса не значили. Его раздирало смятение.

В этот же вечер он лежал без сна в темноте и смотрел незрячими глазами на огромные тени двух мальчиков, сцепившихся в великанских размеров потешном сражении, происходившем в прямоугольнике падающего на стену дортуара света. И пока он рассеянно взирал на выпады и удары, коими осыпали одна другую огромные тени, сестра его Фуксия подходила к дому Доктора.

– Можно мне поговорить с вами, Доктор? – спросила она, когда тот открыл ей дверь. – Я знаю, вам совсем недавно уже пришлось возиться со мной, и…

Но Прюнскваллор, приложив палец к губам, ибо Ирма открыла дверь гостиной, заставил Фуксию примолкнуть и втащил ее в темную прихожую.

– Альфред, – послышался вскрик, – что такое, Альфред? Я говорю, что такое?

– Наипростейшее ничто, любовь моя, – заверещал Доктор. – Надо мне будет прямо с утра выдрать этот моток плюща с корнем.

– Какого плюща – я говорю, какого плюща? – отозвалась Ирма. – Право, мне иногда хочется, чтобы ты называл лопату лопатой, действительно хочется.

– А она у нас есть, о сладчайший мой никотин?

– Кто она?

– Лопата, ибо плющ, любовь моя, плющ так и будет стучать в нашу дверь. Во имя всего символичного, он так и будет производить это действие!

– Так вот что это было такое? – Ирма успокоилась. – Не помню никакого плюща, – сообщила она. – Но для чего ты съежился там, в углу? Это не похоже на тебя, Альфред, вот так прятаться по углам. Право, если бы я не знала, что это ты, я, право же, совершенно…

– Но ты же знаешь, о нежнейшее из нервных окончаний? Конечно же, знаешь. Так поднимайся наверх. Клянусь всем, что стремительно мчит по кругу, последние несколько дней со мною живет не сестра, а землетрясение, верно?

– Ах, Альфред. Но ведь оно того стоит, правда? Еще о стольком следует позаботиться, а я так взволнована. И уже скоро. Наш прием, Альфред! Наш прием!

– Как раз потому тебе следует лечь в постель и заполнить себя доверху сном. Ведь именно в нем нуждается моя сестра, не так ли? Разумеется, в нем. В сне… Ах, сколько приторной сладости он вмещает в себя, Ирма! Иди же! Иди! И… д… и! – И ладонь его затрепетала по воздуху подобием шелкового носового платка.

– Спокойной ночи, Альфред.

– Спокойной ночи. О единокровная!

Ирма скрылась во тьме наверху.

– А теперь, – сказал Доктор, уложив чистейшие ладони на острейшие, изящнейшие колени свои и одновременно привстав на цыпочки, отчего Фуксию охватил страх, что он того и гляди грянет об пол улыбающимся, полным мысли лицом, – а теперь, моя Фуксия, я полагаю, что прихожей с нас довольно, вы согласны? – И он провел девушку в свой в кабинет. – Ну-с, если вы задернете шторы, а я пододвину это зеленое кресло, мы, почитай, в одно мгновение ока устроимся с вами уютно, учтиво, с невероятным, почти невыносимым удобством, ведь так? – осведомился он. – Клянусь всем, на что невозможно ответить, именно так!

Фуксия дернула штору, что-то вверху подалось – и бархат обвис, словно парус, поперек окна.

– Ах, доктор Прюн, простите, простите! – чуть не плача, воскликнула она.

– Простите! Простите? – отозвался Доктор. – Как смеете вы жалеть меня! Как смеете меня унижать! Вы отличнейшим образом знаете, что я в состоянии делать подобные вещи получше вас. Да, признаю, я стар. Почти пятьдесят лет просочились сквозь меня. Однако во мне еще осталось немного жизни. Но вы так не думаете. Нет! Клянусь всяческой жестокостью, не думаете. Ну так я вам покажу. Смотрите.

И Доктор журавлиной поступью приблизился к окну, содрал с карниза длинную портьеру и, вмиг завернувшись в нее, замер пред Фуксией, спеленутый, точно длинная зеленая хризалида, над которой острые, бледные черты умного лица его воспаряли, как нечто, явившееся из иной жизни.

– Вот так! – объявил он.

Год назад Фуксия хохотала бы до колик. Даже сейчас зрелище это показалось ей на редкость потешным. Но смеяться она не могла. Девушка знала, что Доктор любит проделывать подобные фокусы. Что ему нравится, когда она чувствует себя с ним непринужденно – да он и добился этого, она не испытывала больше смущения, – но знала и то, что не засмеется, что не способна почувствовать юмор, а способна лишь распознать его. Ибо весь последний год она взрослела – не естественно, но как бы зигзагами. Чувства, вершки пришедшего к девушке полузнания, боролись и теснились в ней, опрокидывая друг друга, и то, что было для нее естественным, выглядело со стороны неестественным: она жила от минуты к минуте, как заблудившийся путешественник, которому снится, будто он то в Арктике, то на экваторе, то на речных порогах, то одиноко бродит среди бескрайних песков.