Ист не пытался никого спасать, не старался остановить бегущих, привести их в разум. Он отчётливо понимал, что всякое вмешательство только усугубит панику, приведёт к новым бессмысленным потерям.
— Помоги им строить муравейник! — приказал однажды Хийси голому тощему мальчишке, которого подобрал в лесу. Ист старательно собирал еловые иглы, осторожно укладывал их на купол муравьиной постройки, задыхался от едкой кислоты муравьиного спирта, терпел укусы глупых насекомых, не желающих принимать помощь. Потом не выдержал, принялся не просто сгонять непрестанно атакующих мурашей, а давить их зло и сладострастно и едва удержался, чтобы не развалить муравьиный город, который ему было поручено строить. А муравьи, равно безразличные к дружбе и вражде, продолжали суетиться, выбрасывая принесённые Истом иголки и притаскивая нa их место другие, точно такие же.
Теперь этот урок запоздало вспомнился Исту, вспомнился, когда оставалось только отойти, чтобы не развалить человеческий муравейник окончательно.
Ист пришёл в чувство в какой-то глуши. Лапы лиственниц, чуть тронутые желтизной, склонялись над ним, среди густой осоки рубиново блистала костяника. Здесь было тихо, и на десятки вёрст в любую сторону не было ни единого человека. О чём ещё может мечтать бог? Только чтобы рядом не было никого.
Ист не выдержал, застонал сквозь сжатые зубы, стараясь избавиться от неправдоподобно ясных картин, терзающих мозг.
— Ну что, малыш, — как всегда, Хийси сумел подойти незаметно, — непросто тебе взрослеть? Всё-таки в тебе ещё слишком много человека… Лучше бы ты послушал меня. То, что там произошло, всё равно случилось бы, но тебе не было бы так больно. А ещё лучше было бы не помогать людям.
Ист медленно повернулся, взглянул в жёлтые глаза учителя.
— Уйди, — выдохнул он. — Не могу тебя видеть… Не могу слушать твою мудрость. — Ист уронил лицо в ладони, вцепился в лоб пальцами. Не было сил ни на что, оставалось стонать, уговаривая собственную боль: — Уйди, по-хорошему прошу…
Когда Ист поднял голову, рядом никого не было, лишь невесомая лиственничная хвоя жёлтым дождём осыпалась на землю.
Исту казалось, что прошла вечность, прежде чем он сумел если не прийти в себя, то хотя бы вновь заметить, что мир вокруг продолжает жить, как если бы никакой бойни в Вальденбергском ущелье не было. Так же по утрам вставало солнце, так же шелестели листвой деревья. В Северской марке опавшая листва покрывала залитую кровью землю, а в других краях наступала весна — люди и земля просыпались к новой жизни. Так же, как и прежде, люди возносили молитвы всеблагим богам, и оттого, что в северном захолустье погибло сто двадцать или сто тридцать тысяч людей, в молитвах уцелевших не слишком-то прибавилось горечи и обиды. Большинство людей на Земле даже и не слыхало об этой самой марке и никак не думало о пролитой там крови.
Сама вселенная плавным течением жизни утверждала нехитрую мудрость старого Хийси: если ты бог — не думай о людях, живи как получится.
Постепенно Ист вновь начал интересоваться делами Норгая, Монстреля, Хольмгарда и других своих городов. С удивлением он обнаружил, что страшный разгром был воспринят людьми как победа. Неважно, что в битве погиб каждый третий, — враг понёс не меньшие потери и уже не сможет напасть на хорошо укреплённые города. Разве это не победа?
Через несколько недель Ист понял, что его мучает стыд. Да, видеть нелепо льющуюся кровь было страшно и горько. Вдвойне страшно из-за бессмысленности бойни, в которой свои убивали своих. Но если вдуматься, то много ли смысла было бы в сражении, если бы оно развернулось по всем правилам воинского искусства? Во всяком случае, погибших было бы ещё больше. В который уже раз Хийси преподнёс ученику горький урок. А неблагодарный ученик, озабоченный собственной болью, не нашёл в душе ни единого слова, кроме слов проклятия.
Вновь Ист смиренным пилигримом явился в родной Снегард. Как обычно, в начале зимы после первых морозов с моря натащило низких, переполненных влагой облаков, ударила склизкая оттепель, с неба неуёмно сыпалось что-то противное, тающее на лету. Город, не принимавший участия в войне, жил обычной жизнью, ничуть не думая о пролившейся где-то крови. Хотя отзвуки войны дошли и сюда: над кузницами колыхались густые дымы, неумолчная дребедень молотков глухо пробивалась сквозь напоённый влагой воздух. Кёниг дер Наст готовился к походу, намереваясь покончить с давним недругом Ансиром, ослабленным двумя небывало страшными разгромами.
Ист незамеченным вошёл в лес, отыскал старый выворотень. Неважно, что учителя скорее всего нет поблизости, он всё равно услышит, что нерадивый ученик явился с повинной. Моховой бугор, на котором Ист сидел в прошлый раз, успел превратиться в оплывший от неурочного тепла сугроб, так что Ист уселся прямо в снег и молча принялся ждать. Тихо кругом было обычной спящей лесной тишиной.
«Обиделся… — обречённо размышлял Ист. — Я бы на его месте тоже обиделся. И всё-таки я не зря пришёл. Даже будучи богом, надо по возможности оставаться человеком. А для этого следует прийти и сказать: во всём, что случилось, виноват только один я. Я поступил мерзко, когда вздумал перекладывать на тебя вину за случившееся. И тем более нельзя было говорить злые слова. Никак не привыкну, что слово бога значит куда больше, чем любой его поступок. Но ничего, я же понял, что был не прав. И пусть даже Хийси не простит и не выйдет ко мне ни сейчас, ни в будущие века, он услышит мои мысли и будет знать…»
Подтаявший снег на одной из недалёких кочек зашевелился, рассыпаясь; из сугроба с кряхтеньем выбрался старый знакомец — одичавший маг Сатар. Подошёл, молча присел рядом.
Ветер тяжело и неумолчно гудел в еловых вершинах. Голые прутья берёз неприкаянно мотались, размешивая низкие облака. Чуть в стороне что-то хрустнуло, шумно упало, должно быть, ломкая сосновая ветвь не выдержала тяжести мокрого снега. Знакомые, множество раз слышанные звуки лесной непогоды.
Две сгорбленные фигуры сидели рядом. Потом Сатар шумно почесался и спросил:
— Тоже пришёл старика помянуть?
— Ты это о чём? — не понял Ист.
— Умер хозяин, — прошептал карлик, глядя янтарными глазами, в которых плавились слезы. — Девятый день сегодня…
— Как умер?
Ист слышал невозможные, просто-напросто кощунственные слова и не верил. Хийси вечен, он не может умереть. Скорей весь земной круг опрокинется и утонет в океане, чем хоть что-то плохое случится с Хийси. И Ист произнёс твёрдо, со всей силой убеждённости:
— Не шути так. Этого не может быть. Он же бессмертный, его и убить-то нельзя. Он же бог, понимаешь?
— Понимаю, — покивал гном. — Бог. Бессмертный. А всё ж таки умер… убили его. С утра ушёл на битву какую-то, а вернулся — сам не свой. Лёг возле этой самой кочки, свернулся клубком и лежит. Лучше бы стонал, а то ведь молча. Я было подошёл — он прежде подпускал меня к себе, — утешить хотел, а он глаза открыл и говорит: «Не надо, отойди. Не видишь, убили меня… Лучше бы топором, всё не так больно. Уйди, — говорит, — добром прошу… не хочу тебя видеть…» Кому он это говорил? Мне, наверное, неумному. Я отполз недалёко, а он полежал немного да и растаял безо всякого следа, как не было. Я ведь понимаю, он и раньше исчезал неведомо куда, но тут совсем другое. Сердце у него разорвалось, да и старый он был, хоть и бессмертный…