Вслед кувырком - читать онлайн книгу. Автор: Пол Уиткавер cтр.№ 31

Сейчас Чеглока охватывает тот же восторг. Конечно, думает он, этот сон был знаком, посланием… потому что сегодня луна такая полная, как только можно мечтать, эту кость запустила рука побольше руки Чеглока. И он тоже — разве он не игральная кость в той же самой руке? И все они, включая Полярис?

— Метни меня, — молится Чеглок, ощущая восторг от того, что его взял, встряхнул и метнул великий Шанс. — Да буду я катящейся костью в руке твоей…

Чеглок взмывает и камнем падает вниз. Сердце его описывает параллельную траекторию — нет, наоборот, тело служит ведомым, его тащит это сердце с множеством граней. Он закрывает глаза, наслаждаясь опасностью слепого полета, зная, что если даже ничему другому не может доверять в этом мире, то может довериться дару, которым благословил его Шанс в миг Становления: силы, инстинкты и чувства, давшие его расе господство над воздухом и над всем, что в нем.

Органы чувств выносятся вперед, стелются вдоль вихревых потоков температуры, влажности, направления, скорости, зон захвата и поясов высокого и низкого давления, осадков, электрических потенциалов, и Чеглок уже не знает, где кончается его тело и начинается небо. Конечно, даже при закрытых глазах острые слух и обоняние многое говорят ему о среде, и постоянный поток информации достигает его в осязательных ощущениях, поступающих через перья к коже. Общий поток физических и псионических данных преобразуется нервной системой в живую карту, чьи постоянно меняющиеся контуры отражают мельчайшие подробности окружающего мира. Сегодня, например, цапля, которую он раньше слышал, взлетела и быстро удаляется, направляясь вниз по воздушным потокам. В четверти мили к западу плывет переплетение жгучих парусов на высоте едва в шестьдесят футов, поддерживая себя в воздухе струями сжатого гелия из прозрачных бахромчатых розово-зеленых плавательных пузырей. Их окружают насекомые, пирующие на живой еще добыче, обернутой ядовитыми щупальцами: птицы, рыбы, грызуны, змеи. Насекомых сменяют на пиру летучие мыши, порой попадающие в длинные щупальца, которые их парализуют и медленно переваривают. Все это (и многое другое) Чеглок воспринимает инстинктивно, не напрягаясь.

И даже с закрытыми глазами он не слеп к подробностям раскинувшегося внизу ландшафта. Завихрения воздуха и перепады давлений дают ему отчетливое ощущение места, где стоят палатки, угасающего костра, строений термантов, тотемных деревьев и нож-травы, скачущей воды ручья. В двух милях к востоку, на опушке медленно движущегося леса странствующих кленов и дубов, пасущихся на водоносном слое под плотным облаком ночных птиц и бабочек, на почти предельном расстоянии его восприятия, планирует под луной стая летающих гиен, следуя за двумя гризлерами на почтительном расстоянии. В миле к югу Чеглок отмечает простое глинобитное обиталище изгнанника, салмандера по имени Фестус, с которым они остановились поторговать и обменяться новостями накануне. Но ни других пентад, ни изгнанников, ни нормалов он не обнаруживает.

Самые сильные эйры умеют раскидывать псионические сети на двадцать миль и больше, хотя зоны активного влияния у них редко превышают пять — если только они не связаны в гештальт. У Чеглока сила намного меньше. Со временем она вырастет, он наберется опыта, но сейчас предел его зоны ощущений около двух миль, а предел его прямого, определяемого влияния — меньше половины того. Но в границах этой зоны Чеглоку достаточно лишь напрячь ментальные мышцы, чтобы вертеть погодной системой по своей воле. Силой мысли он может поднять или успокоить ветер, призвать или рассеять бурю, низвести на землю молнию. С расстоянием проявляемые им силы уменьшаются, управление ими становится тоньше. Зато он может, например, высосать кислород из зоны, по площади примерно равной их лагерю. Или наоборот, насытить ее кислородом (или любым другим атмосферным газом). Он может создать вакуум или увеличить атмосферное давление до раздавливания на еще меньшей области: скажем, две соединенные палатки. На площади размером в одну палатку он может спаять молекулы воздуха в гибкий и почти непробиваемый щит. Он может управлять ветром так, чтобы поднять с земли один отдельный камешек и запустить его с почти сверхзвуковой скоростью… и может бросить себя (и более тяжелый, более массивный предмет) почти с той же скоростью, хотя и ненадолго: чем выше инерциальная масса предметов и желательная скорость, тем больше расход псионики, которая после истощения требует долгих часов на восполнение. Чеглок, как все молодые эйры, любит испытывать себя на физические и псионические пределы, наращивая собственные силы в попытках их превзойти. Тут всегда есть риск, что обстоятельства или честолюбие завлекут его слишком далеко, доведут до серьезного увечья, а то и до смерти. Но он — опять-таки как большинство представителей его расы — относится к этому риску легко. Заигрывает с ним, бросает вызов, будто призывая на свою голову катастрофы только ради удовольствия над ними торжествовать, ради радости невероятного спасительного броска, когда уже кажется, что Шанс повернулся против него неумолимо. Впрочем, риск, на который идет Чеглок, никогда не бывает так неразумен, как это кажется представителям других рас, — и это тоже искусство, которым владеют эйры. Те, кто не владеет, не остаются жить.

Но даже в своей стихии, наслаждаясь игрой собственных сил, Чеглок не может полностью забыть Сеть. Она окружает его, невидимая, неощутимая и все же настолько сильная, что ни он, ни все эйры мира, действуя в гештальте, не могли бы призвать ветер или молнию достаточно острые, чтобы разрезать хоть самую хилую ее прядь. Невозможно забыть надолго, что Полярис или любой другой тельп может силой мысли послать его виртуализованную сущность кувырком по такой пряди — и в Сеть; нет такой точки в физическом мире, откуда нельзя упасть на его виртуальную тень, нет насеста в воздухе, на земле или под землей, что не был бы отмечен на сетке медианета и не мог бы, каким бы ни казался надежными, развернуться под ногами и проглотить…

Открывая глаза, Чеглок переворачивается на спину с небрежной фацией пловца и видит тут и там медленное и размеренное движение биотронных спутников на самоподдерживающихся орбитах среди мерцающих звезд. Его презрение к этим белым паучишкам — точнее, электронным мозгам, что живут в них, — так свирепо, что способно, кажется, вынести его совсем из атмосферы в космос. Только там, думает он горько, в безвоздушной пустоте между Землей и луной, может он наконец узнать, что значит быть свободным.

Есть эйры, которые именно это и сделали. Использовали псионику, чтобы разорвать путы гравитации и уйти из атмосферы, унося вокруг себя пузырь воздуха. А потом — за миг до того, как холод доберется до них и ускользнет воздух — обернулись и взглянули на океан космоса, в котором они плывут, на оставленный позади мир, белоголубой остров, куда они уже никогда не возвратятся, разве что через много-много лет после смерти их замерзшие останки сойдут с орбиты, сверкнув в небе падучей звездой. Но Чеглок еще недостаточно силен, чтобы последовать их примеру, и желания — кроме фантазий в мелодраматические моменты — такого у него тоже нет. Хотя все эйры, которые почитают такие самоубийства, считают их актами мужества, символом вызова и жертвы, Чеглоку они кажутся эгоистичными и депрессивными, он в этих самоубийствах видит отчаяние, а не вызов… хотя это не значит, что он презирает таких эйров как трусов или дезертиров. Он их оплакивает. Жалеет. Даже в чем-то завидует. Но знает, что истинная свобода не в космосе и не в Сети. Свободу нужно построить в физическом мире — искоренить нормалов, а потом уничтожить в небе электронные мозги.