Другой путь - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Бондарь cтр.№ 46

Я с утра и до вечера пританцовывал, подсчитывая барыши.

8 марта, в пятницу, приехал Чарли. Разумеется, здесь этот день никто не отмечал, и мы с Захаром тоже не были исключением — международный женский праздник остался для нас в далеком прошлом, на другом континенте.

Мы немножко поболтали о том о сем, Сэм успел в очередной раз погрызться с Расселом на почве неверия в эффективность реформ президентской администрации, но не всерьез. Пропустили по стаканчику бурбона и сыграли в покер. Захар всех ободрал (я старался играть честно — не заглядывая ни в чьи карты) и разбогател на целых двести семнадцать долларов. Досадливо хлопнув ладошкой по столу, Сэм ушел смотреть телевизор — «Санта-Барбара» была бесконечна.

Отозвав меня в сторону, Чарли сделал заговорщицкое лицо и спросил:

— Как вы это сделали, парни?

— Что? — не очень понимая, о чем он, переспросил я на всякий случай.

— Я про Форекс говорю. Невозможно иметь такой инсайд! Я понимаю, что сейчас это была только проверка работоспособности схемы, и я со страхом смотрю в завтра — когда она заработает в полную силу! Кто стоит за вами на самом деле? Вы понимаете, что вот так можно запросто обрушить любую экономику?

Понимал ли я? У меня были хорошие учителя в будущем вроде Джорджа Сороса, его партнера Джима Роджерса или Ларри Уильямса. Я не стал говорить об этом вслух.

— Чарли, мы же не зря придумывали все эти хитрые ходы? — спросил я. — Нам вовсе не нужно обрушать чью-то экономику. Это не наша цель. Большие люди просто желают немного заработать. И, кстати, готовься ко второму этапу нашей операции — реинвестированию полученной прибыли в реальные производства. Начнем мы этим заниматься примерно через годик, но нужно заранее присмотреть способы — как это сделать. По-прежнему главные условия — конфиденциальность и безопасность.

— Сардж, — проникновенно заглянув в мои глаза, произнес Чарли, — скажи мне вот что: если я вложу в ваши ордера немного своих денег, наши хозяева не сильно расстроятся?

Я ждал подобного вопроса. Вернее, я бы не удивился, если бы он стал так делать, не известив нас, но, видимо, страх в нем был сильнее алчности — поэтому он и спросил. А скоро к его пухнущим депозитам начнут приглядываться и другие, и с этим нужно было что-то делать. Но запретить совсем я тоже не мог — он бы просто не стал меня слушать, ослепленный блеском пиастров, и тогда могло случиться все, что угодно.

— Нет, Чарли, — обнадежил я его, — им нет дела до того, как ты распорядишься своими доходами. Но не нужно злоупотреблять. Это может плохо кончиться.

Рассел оглянулся на Захара.

Майцев сидел за карточным столом и старательно делал вид, что не имеет к нашему разговору никакого отношения.

А в воскресенье умер Черненко, последний Генсек из «древних». Его похороны не были так пышны, как у Брежнева или Андропова, — все прошло как-то буднично и привычно. Сэм, посмотрев, как на CBS соловьем заливается Майк Уоллес, строя прогнозы о дальнейших отношениях Рейгана с Россией, напился нелюбимого бурбона и стрелял в ночное небо, надеясь сбить «все эти чертовы штуки, что подвесил там Ронни, чтобы разозлить русских». Ему не нравилась концепция «Звездных войн», придуманная в администрации сорокового президента. Сэмэль Батт считал, что эта доктрина не что иное как «способ загнать население в пожизненное рабство».

А у нас с Захаром состоялся напряженный разговор.

Когда дядюшка Сэм успокоился и уснул, мы с Захаром вышли на улицу, прибрали гильзы от Сэмова «Моссберга», разбросанные по всему двору, а потом, глядя в небо, Майцев вдруг сказал:

— Знаешь, Серый, так странно знать, что все произойдет так, как ты говоришь. Еще страннее присутствовать в предсказанных событиях. Ты ведь торопился до похорон Черненко доказать Павлову, что можешь давать результат?

— Ну в общем — да, — согласился я.

— Вот я и говорю, что очень странно жить вот так, когда точно знаешь, что будет впереди. И я не про тебя. Ты-то к этому, наверное, привык уже. А мне очень трудно понять эту предопределенность. Получается, что все, должное произойти — произойдет? Как бы мы ни пыжились?

Я задумался, потому что и сам часто задавал себе этот вопрос.

— Я ведь хоть и верил тебе с самого начала, но все равно были какие-то сомнения. Мне казалось, что начни мы изменять наше с тобой будущее и весь мир изменится неузнаваемо, но этого не происходит! Черненко умер в начале весны, точно по твоим словам, и ничто не могло ему помочь, — продолжал размышлять Майцев. — Точно так же Михаил Сергеевич объявит свою перестройку…

— Да, в Ленинграде объявит, на площади Восстания, на углу Невского и Лиговского проспектов в середине мая.

— Тогда Ленинград — «колыбель» не трех революций, а четырех, — невесело уточнил Захар. — Но я не об этом. Ты же знаешь, когда я умру?

Я поднял голову — в черном ночном небе над нами пролетел то ли очередной спутник, в который пытался попасть Сэм, то ли падающая звезда. Захар посмотрел туда же.

— Не хочешь об этом говорить? Не говори. Я и сам знаю, что ты знаешь. Но черт со мной, неужели тебе не жалко тех людей, что остались там, дома? Ведь ты же мог при большом желании обратиться к журналистам, в органы, все это сообщить? Почему ты думаешь, что тебя не послушали бы? Раньше мне все происходящее казалось какой-то игрой: увлекательной, опасной, но «понарошку»! Сейчас я вижу, что происходящее с нами — совсем не игрушки. Так ответь мне — неужели не было шансов сделать там, в Москве, все так, чтобы люди жили хорошо, без тех потрясений, что ты напророчил?

Середина марта в Кентукки — странная пора. С ясного неба может хлынуть ливень или из-за леса вдруг выскочит торнадо; погода переменчива, как настроение школьницы. Но этот вечер выдался теплым, и поэтому я сходил за недопитым Сэмом бурбоном, молча выволок на веранду два кресла, и только усевшись в одно из них, ответил:

— Наливай, Зак. Понимаешь в чем все дело… Как несостоявшийся инженер, ты должен понимать, что все имеет свою цену, что у каждой вещи есть свой срок эксплуатации и наработки на отказ? Давай предположим, что нам удалось достучаться до тех людей, что могут принять решение. Предположим, что нам удалось затормозить карьеру всех этих Горбачевых-Яковлевых-Ельциных-Шеварднадзе. Их посадили туда, где они принесут реальную пользу: грузина выращивать вино, Горби — руководить колхозом и сеять хлеб, журналиста — корректором в «Детгиз». Многое ли это изменит? Проведу простую аналогию: если станок становится устаревшим, перекраска из зеленого в синий цвет, установка новых блестящих кнопочек и смена питающих кабелей или пневмопроводов никак не повысят его производительность. Он как давал в смену тысячу деталей при пятипроцентном браке, так и будет давать дальше. Можно даже отправить на переучивание фрезеровщика — это образ народа в нашей аналогии. Внушить ему мысль об аккуратности и ответственности. Но станок все равно будет выдавать тысячу деталей при пяти процентах брака. Потому что так проектировался исходя из технического задания. А мир изменился, и все давно работают на других — на новых станках! Почему мы должны все время подкрашивать старый?