А Энджи так и спала, металась во сне, и по бледному лицу Вика я понял: дело плохо.
Завтракали молча. Отставив пустую чашку, Вик взял слово:
– Патриот говорил, что она должна проспать долго. Давайте дадим ей время до обеда, не будем будить.
О том, что будить пытались, и что не смогли поднять, Вик умолчал.
– А потом, – продолжил он, – растолкаем и дадим еще одну порцию снадобья. Ей надо дойти.
– Осталось две порции, – сказал я, – на два дня пути. Вик, мы не успеем. Пусть лучше идет сама, если сможет, прибережем на крайний случай. И нам повезло этой ночью – никто не пришел, убежище было хорошее, дрова, даже тепло. В следующий раз, когда Энджи срубит, может так не повезти.
Поймал себя на том, что подыгрываю ему: мол, все в порядке, у девушки просто отходняк, – и смутился.
– Надо ее вещи разобрать, – предложил Шнобель, – оставим в рюкзаке только шмотки, они легкие. Нам по два кило сверху – фигня, и не заметим. А Энджи совсем слаба.
По лицу Никиты я понял: на руках ее понесет, если не очнется. И дотащит ведь. Мутантам горло перегрызет, аномалии перешагнет, совершит подвиг во имя любви.
Легкий туман, поднявшийся с рассветом, рассеивался под лучами солнца. Лицо Энджи было бледным, в капельках пота.
Мы ждали. Мы разобрали ее рюкзак, распределив тяжелое. Лекарства, уже не скрывая их, забрал Вик. Энджи все еще спала.
Делать было нечего. Мы в очередной раз сверились с картой, основные ориентиры я занес в ПДА: сейчас, подсказывала интуиция, карта не была уже важна, важно было – кто идет, а не куда. Шнобель мучил гитару Патриота, извлекая из нее мяукающие звуки, и даже что-то мурлыкал под нос. Я прислушался:
По Зоне тащится мужик —
Тяжел хабара груз!
Под артефактами поник,
Мечтает съесть арбуз.
Но до трактира – сотни верст
И тысячи кэмэ…
Плетется сталкер, тяжек путь
По проклятой земле.
Хей-хо!
Он вспоминает о родных,
О сгинувших друзьях.
Вот на пути его родник —
Но воду пить нельзя.
Напьешься – облысеешь весь
И пятнами пойдешь.
Плетется сталкер, будто крест,
Хабара тащит груз.
Хей-хо!
Шнобель заметил мое внимание и запнулся. Я понял: он импровизировал, раньше не слышал такой песни, а то запомнил бы. Да уж, богата Зона талантами. Никогда бы не заподозрил Шнобеля в тяге к стихосложению!
Энджи вздохнула и открыла глаза.
Она все еще была слаба и чувствовала себя плохо, но идти могла. Правда, выдвинулись мы только после обеда, под ярким солнцем. Впереди шел я, следом – поддерживающий девушку Вик, замыкали Шнобель и Пригоршня. Энджи спотыкалась, часто останавливалась, чтобы отдышаться, она была непривычно молчалива, подавлена. Снадобье Патриота пока что не пригодилось, но я с ужасом понимал: долго ей не продержаться. Энджи идет на чистом упрямстве, на мечте о панацее.
А на самом деле, если посмотреть правде в глаза, она умирает.
Не от аномального или радиоактивного излучения, а от рака.
Не стань я химиком – с маленькой буквы – может быть, выбрал бы фармакологию и, чем черт ни шутит, отыскал бы лекарство от рака. Но я подался в Зону. И лекарство так и не придумали.
Пригоршня балагурил, неуклюже шутил, и только его голос нарушал жаркую послеполуденную тишину.
До следующего отмеченного на карте пункта, деревни Желдаки, оставалось такими темпами часа три-четыре пути, а то и дольше, в Зоне особо не угадаешь.
И я не хотел загадывать, что ждет нас за поворотом.
Глава 7
Вскоре мы вышли на асфальтовую, битую временем, но довольно приличную дорогу. Я швырнул вперед гайку, поспешил ее забрать и заметил недокуренную самокрутку, свеженькую, еще пахнущую табаком, поднял и показал попутчикам.
– Недавно тут кто-то проходил.
И будто отвечая на мой вопрос, над лесом прокатилось уже знакомое:
– Эй-гей-гей-гей-гей!
Ответили с другой стороны дороги, донесся собачий лай. «Эй-гей-гей» повторился и уже не стихал. Казалось, что какой-то хулиган от нечего делать дерет глотку. ПДА ничего не показывал – горлопаны были далеко.
– Что за цирк? – прошептала Энджи.
Пригоршня оживился:
– Зато точно не шпионы – палятся.
– Похоже на охотников, загоняющих кабана, – предположил Вик. – Что там у нас на карте? Может, кто поселился в окрестностях.
Энджи протянула мне карту, будто невзначай тронула рукав.
Развернул ее, присел, положил на колено так, что бы было видно остальным. Мы приближались к деревне Желдаки, обитаема она или нет, было непонятно.
– Предлагаю заночевать и отдохнуть там, – сказал Вик.
Я кивнул. Пока Энджи слаба, это лучший выход. Будем надеяться, ей до завтра полегчает, и мы продолжим путь. Пока Пригоршня бросал гайки, я всматривался в траву у обочины: вот еще не сгнивший обрывок салфетки, полиэтиленовый пакет, сигаретная пачка.
– Готовимся к тому, что деревня обитаема, – сказал я.
Пригоршня засмеялся:
– С какого перепугу? Никто так далеко после… ну… не ходит. После Изменения все сильно… эээ… перекорежило.
– Именно поэтому, – я поудобнее взял М-4, – мы должны приготовиться к сюрпризам. Люди, которые нам встретятся, могут оказаться не вполне людьми.
Между тем мы приближались к «эй-гей-гей». Или крики приближались к нам, а может, мы с неизвестными двигались навстречу друг другу.
Затрещали кусты подлеска, словно там пер БТР, мы прицелились. Вик выхватил пистолет, Энджи вяло вытащила свой «эфэн». Я зарядил гранатомет. Треск нарастал. Задвигались ветви, и появился человек в кирасе, вытолкнул массивную тушу, и я обалдел, аж винтовка дрогнула.
– Мама, роди меня обратно! – не удержался Шнобель.
Если бы я увидел это существо на картинке, то, безусловно, от души посмеялся бы. Человеческий торс крепился к покрытому роговыми пластинами свиному туловищу на коротких мощных ножках. Рожа была почти человечья, с вытянутым носом, больше напоминающим рыло. Вдоль головы тянулась грива, похожая на ирокез. Именно оно подходило ночью к нашему лагерю.
– Свинотавр! Офигеть! – воскликнул Шнобель, выстрелил из дробовика, но пули отскочили от кирасы, которая оказалась роговыми пластинами.
Свинотавр взревел, но почему-то не бросился на нас, а ринулся обратно, повернувшись мощным задом с розовой закорючкой хвоста. Собаки залаяли совсем близко. Свинотавр вострубил и рванул вдоль кустов.
– Это дичь, – предположил Вик. – Не хочу попасться охотникам, которые не брезгуют такой добычей.