Едоки картофеля - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Бавильский cтр.№ 18

Крещенские морозы перевалили через остроконечный, готический пик.

Вновь образовавшиеся сугробы блистали подозрительной чистотой. Ветер вытянул их, снес, стер блистающие шапки, казалось, это застывшие волны невидимого океана, как в детской считалке: море волнуется – раз, море волнуется – два, море волнуется – три, на месте фигура замри.

В последнее время Лидия Альбертовна чувствовала себя молодой и легкой на подъем, все чаще вспоминала детство и юность, рассказывала об этом Даниле, он внимательно слушал, точно уходил вглубь собственных воспоминаний, где на серебряных весах сравнивал две жизни. А еще рядом с ними все время почему-то играла музыка, но не такая громкая и раздражающая, которую передают в ресторанах и на общественных пляжах, но сдержанная и не лишенная достоинства.

На встречи их Данила всегда приезжал с плеером (дорога из дома занимала у него много времени, поэтому он не упускал возможности послушать в наушниках хорошую музыку, да и от окружения нелицеприятного нужно же как-то отгородиться), в ушах – затычки, на лице – блаженная мина неузнавания. Лидия Альбертовна однажды подкралась к нему незаметно и увидела его рассеянный, невидящий взгляд.

В такт неслышимым музыкантам он изящно встряхивал густой челкой, в которой так таинственно серебрились снежинки.

Морозный, заиндевевший город, по которому осторожно пробирались вечно неповоротливые, горбатые троллейбусы, действительно пах морем, а еще свежими огурцами, точно снег выстирал улицы и дома постоянно рекламируемым стиральным порошком, превратив их в декорации для любовной истории.

Она подошла на цыпочках, хотя он, сосредоточенный на музыке, все равно не мог услышать ее шагов, и, кажется, помахала рукой. Данила увидел, встрепенулся, смахнул снег с непокрытой головы, заулыбался так открыто, так беззащитно, что у нее защемило сердце.

– Дай послушать, – сказала она, подойдя совсем близко.

– Возьми, конечно. – И он вытащил из уха наушник, протянул ей.

Ситуация эта показалась ей весьма двусмысленной и неприличной, скрутила нервную систему обжигающей неловкостью, но лишь на мгновение, на мгновение.

Конечно, она оценила, что, протягивая наушник, он допускает ее в святая святых внутреннего, заповедного мира. Так они стояли какое-то время под редко падающим снегом и вместе слушали далекую, тихую музыку.

Мимо бесконечной вереницей тянулись отчетливо унылые этим зимним днем легковушки, день клонился к закату, небо опускалось все ниже и ниже, люди бежали с работы домой, точно прижатые к земле невидимым слоем атмосферного давления…

А они стояли под всеми ветрами, невидимые и свободные, слушая что-то совершенно особенное, ибо у Данилы и не могло не быть чего-то в этом духе.

Честно говоря, она ожидала услышать совершенно другую музыку, бодрую и ритмичную, наполненную летним светом и пузырьками минеральной воды. Однако в густом фоне, доносящемся из маленького наушника, существовало столько безнадежности и отчаяния, что Лидия Альбертовна невольно посмотрела Даниле прямо в глаза, ожидая увидеть если не слезы, то хотя бы необоримую печаль.

Ничего подобного во взгляде Данилы даже не ночевало. Это несоответствие между внутренним и внешним поразило ее до глубины души.

– А мы что, кого-нибудь ждем? – спросил он деловито, чем окончательно разрушил впечатление от грустного музыкального фрагмента.

Лидия Альбертовна надела на концерт лучшее платье, она никогда не злоупотребляла косметикой, но сегодня задумчиво разглядывала себя в зеркале, будто видела в первый раз, подумывая о том, что хорошо бы заняться внешностью, привести себя в порядок, купить тени или, возможно, новые духи. Тем более что маленький флакончик, некогда подаренный ей мужем, подходил к концу.

В фойе собрался цвет чердачинской интеллигенции, пары ходили по просторным помещениям, переполненные ощущением собственной значимости, звери в условиях естественной среды обитания – вон те – пара страусов, эти – чета горделивых павлинов. Лидии Альбертовне стало смешно и жарко.

Музыка чердачинских композиторов, исполняемая в первом отделении, оказалась вычурной и занудной. Народ мучился, слушал невнимательно, ждал второго отделения с проверенными номерами из классики. Лидия

Альбертовна увидела, что Данила достал из сумки наушники и переключился на содержимое своей кассеты. "Странный он", – подумала она, разглядывая музыкантов, отчаянно трудившихся над исполнением местных опусов.

В антракте они купили сока и тонкие, почти прозрачные бутерброды с копченой колбасой. А потом да, настала пора Чайковского, чьи взлохмаченные чувства целиком захватили Лидию Альбертовну и унесли ее в полную непроницаемость. Она так сосредоточилась на переливах скрипичных, удачном сочетании их с духовой группой, что совершенно выпустила Данилу из виду, а когда вновь осознала, что сидит в концертом кресле, увидела: спутник ее отчаянно скучает.

– Романтизм, сентиментально до пошлости, приторно, да? – изрек он.

Впечатление от Чайковского оказалось смазанным, словно со всего размаха она ухнула в глубокую яму, музыка показалась ей будничной и серой, лишенной всякого смысла, расползающейся в разные стороны, наподобие старой, поношенной тряпки.

– Ничего, ничего, бывает, – сказал Данила, точно услышал ход ее мыслей, и, словно приободряя, взял за руку.

В первый раз! На людях!

– Не слушай, о, Изольда, этих голосов, – склонил он к ней голову и жарко зашептал на ухо: – Не пей настойки из фиалки и любистка…

Лидия Альбертовна попыталась вновь сосредоточиться на музыке, но та утекала сквозь уши, а мысли скакали, как теннисные мячики. Внезапно где-то в передних рядах произошло странное движение, более активное, чем это полагается слушателям на концерте. Немолодая женщина, застигнутая эпилептическим приступом, начала сползать с кресла, пока не упала гулко на пол и не затрясла аккуратно уложенными волосами.

Рядом с ней засуетился, выказывая чудеса изобретательности и ловкости, сосед (спутник?). Люди недоуменно стали озираться на больную, многие отвернулись от сцены, на которой музыканты, сливаясь с огромными звучащими массами, боролись с нахлынувшим, точно в шторм, крещендо.

Сначала Лидия Альбертовна не поняла, что случилось, испугалась, увидев отчаянно стоптанные каблуки как обратную, тщательно скрываемую сторону жизни, задравшееся платье и трясущуюся в беззвучном приступе голову. Слезы подобрались к самым глазам, ей вдруг захотелось сорваться с места и выбежать, но она взяла себя в руки, ближе пододвинулась к Даниле. И он тоже, тоже прижался к ней в ответном движении, такой близкий, такой родной.

– Ничего, ничего, это эпилепсия, сейчас, Изольда, это пройдет, главное, чтобы она не прикусила язык, чтобы не прикусила язык, да, – начал успокаивать ее Данила, и она поверила, успокоилась, распрямила сжавшуюся от напряжения душу, посмотрела на сцену, где как ни в чем не бывало скрипачи синхронно вытягивали смычки, а дирижер потрясал суховатыми желтыми ладонями, как у пугала, торчащими из накрахмаленного фрака.