– Козел! Алкаш несчастный! Я порезался из-за твоих отвратительных воплей! – прорычал он, поднял пораненный палец и вслед за этим намазал ему кровью морду. – Вон из моего бара сейчас же, отребье!
Но пьянчуга был настроен решительно и ответил ему с выразительностью классической трагедии:
– Я не хочу твоей крови, мужеложец! Я хочу вина!
Асти отпустил нож, оставшийся воткнутым в стойку, и напряг руку, словно катапульту, чтобы нанести ему прямой удар справа, но так неудачно, что, осуществляя этот маневр, неплохо звезданул локтем смирное жвачное, стоявшее позади него. Одновременно с тем, как пьяница принимал на себя удар в носище правой рукой, жвачное падало бритым затылком на полку с выпивкой. Покуда разлетались вдребезги бутылка «Гордонз», бутылка «Джин Бин» и бутылка рома «Касике», пьяный пошатнулся и наткнулся на одного из клиентов, ожидавшего своего заказа, который сильным толчком отправил его обратно, на узкую пешеходную улицу, которую он пересек спиной, в сложном пируэте, и в довершение всего стукнулся башкой о плакат с изображением министра внутренних дел, в треуголке и с лицом Тиберия XVIII, наклеенный на противоположной стене, где и потерял наконец свое слабое сознание.
– Господа, простите за беспокойство, – сказал Асти дюжине клиентов, которые, судя по их облику, были из этого квартала и, следовательно, были достаточно закаленными. – Выпивка за счет заведения, просите что хотите… Ты! Убери все это и обслуживай людей… – приказал он своему жвачному рабу, который, без единой жалобы на могучий удар, начал заметать стекла, при этом под носом у него сверкало такое красное пятно, словно он вытирал себе сопли мотком колючей проволоки.
Если оставить в стороне то обстоятельство, что Астигаррага, напиваясь, превращался в гневливое существо, трезвый он проявлял утонченную воспитанность с теми, кого считал равными себе – со мной и еще с немногими, – и резкое, деспотичное, оскорбительное обращение с подчиненными и теми, кто стоял ниже.
Замотав пластырем маленький порез на пальце, Асти подошел ко мне.
– Я рад видеть вас здесь снова, Пачо. Сожалею, что вы застали это низкое зрелище. Опираясь на воспоминание о том, как мы познакомились, и на сегодняшнее происшествие, вы, должно быть, составили обо мне потрясающее впечатление.
Никогда, на всем протяжении наших отношений – кроме сегодняшнего дня, дня преступлений – мы не отходили от обращения на «вы».
– Вовсе нет, друг Антон. Передо мной стоит образ той ночи, ночи угощения… Это было более чем приятно, я в самом деле хорошо провел вечер.
Он удивленно приподнял брови, но думаю, ему доставило удовольствие обращение «друг», которое он, должно быть, нечасто слышал в свой адрес.
– Вижу, вы привели с собой собачку, фокстерьера. Как его зовут?
Получив ответ, он стал называть его по имени и нежно приласкал моего любимого питомца. Потом он выпрямился, надел на себя уже ставшее привычным людоедское выражение и снова направился к жвачному, морда которого эволюционировала по-стендалевски – от красного к черному.
– Принеси животному закуску из грудок. Хотя такими, как они сегодня вышли у этой свиньи, не знаю, можно ли их даже собаке давать… – сказал он громовым голосом.
«Свинья», то есть повариха, услышала его – этого бы не произошло только в случае, если б она была мертва – высунула апоплексичное рыло в окошко выдачи закусок, поставила тарелочку на служебную полку и выдала ему колкую фразу, показавшуюся мне несколько загадочной:
– Ах так, значит, «эта свинья», да? Придешь еще подаяния просить, козел кастрированный.
Пару месяцев назад я понял, что за «подаяние» это было, когда застал Асти в самом разгаре страсти с этой громадиной.
Поясню.
Это был день труда, поскольку я предложил свою помощь: сказал, что могу постоять за стойкой несколько часов – кто бы мог представить всего три месяца назад, что Пачо Мурга Бастаманте станет публично разливать вино в таверне касбы, – поскольку пара жвачных должна была отправиться в Себерио, свою родную деревушку, на похороны племянника, задохнувшегося из-за говяжьей кости, вставшей у него поперек горла.
Я слышал, как некий Чомин Касту, земляк жвачных и казначей сетерийского кулинарного общества «Intelligenzia «О» apetitu «180» определил в баре характерную особенность вышеупомянутой деревни.
– Себерио? Это самая jatorra – целомудренная – деревня долины Арратии, где больше всего mutilzaharrak – одиноких людей – во всей Бискайе. Вот так вот!
Асти и повариха работали в кухне. Я заглянул туда, чтобы сказать им, что в баре больше никого нет и что настал час полуденного отдыха. Асти сообщил мне, что они еще немного займутся готовкой, чтобы я сам закрыл дверь запасными ключами, спрятанными под фигурой Марихайи, разряженного огородного пугала, служившего тотемом во время этой кошмарной великой праздничной недели в Бильбао.
Едва лишь выйдя на улицу, я спохватился, что забыл часы с Тинтином и Милу, повесив их на горлышко застоявшейся бутылки «Синара», легендарного аперитива из артишоков. Так что я снова вошел, чтобы исправить свою ошибку.
Асти и толстуха не заметили моего возвращения. Вознамерившись пробраться позади барной стойки, чтобы забрать часы, я услышал какие-то подозрительные звуки, имевшие мало отношения к кулинарии.
Дверь в кухню была открыта, и я смог наблюдать за всей сценой, притаившись перед стойкой.
Асти, стоявший позади толстухи, задрал ей широкую юбку, благодаря чему видно было, что на ней нет трусов, и вставил три или четыре пальца в почти что недоступное влагалище вышеупомянутой поварихи.
– Уже начинает кипеть. Вот теперь, – сказала ощупываемая толстуха.
Асти достал из ширинки возбужденный член – черт возьми, его конец был внушительных размеров, – и смазал его несколькими каплями нерафинированного оливкового масла, с кислотностью в ноль целых и четыре десятых максимум. Он раздвинул руками две огромные массы дряблой плоти, и этот жест напомнил мне, как Чарлтон Хестон раздвигал воды Красного моря в «Десяти заповедях».
Таким образом он открыл анус размером с лунный кратер, в который проник большим пальцем, также смазанным маслом.
Приготовив все необходимые для игры элементы, он проник в нее через зад одной-единственной, могучей атакой на ее тазовую часть.
Пока он ее пялил, я с осторожностью сменил свой угол наблюдения.
Повариха поглощенно созерцала кастрюлю, в которой находились полдюжины сырых яиц, очищенных от скорлупы, залитых водой с ароматной солью и уксусом из выдержанного хереса, не давая содержимому кипеть.
Ровно по истечении минуты Асти обильно излился внутрь вышеупомянутой пещеры, обладательница которой с ловкостью сняла кастрюльку с огня.
Пока Асти убирал свой конский член, внушительный даже в расслабленном состоянии, его партнерша шумовкой достала из воды одно из яиц, отделила белок от желтка и удостоверилась в том, что тот достиг своей оптимальной консистенции: оболочка слегка затвердела, а внутри все было жидкое.