свое отслужил, что все это ошибка.
— Так ты что, сержант, хочешь, чтобы я сварганил тебе документы на увольнение? За такое дело придется платить.
Я сказал, если командир части узнает про такие делишки, тебя засадят в тюрьму.
— А хочешь, сержант, я устрою тебе какой-нибудь приказ? Как ты насчет непыльной командировки на Гавайи?
Я сказал, что не хочу ни во что такое ввязываться.
— Если уж ты ввязался в это, — сказал он, — надо ввязываться и в то. Ты не мог бы потушить свет, когда будешь выходить?
* * *
Старшим инспектором оказался полковник ВВС со значком парашютиста и генеральской портупеей. Он сказал: «Понимаете, сержант, я знаю только то, что вот здесь, на этой бумаге».
— Да, сэр, — сказал я, — но не могли бы вы запросить центральный архив?
— Они пришлют мне точно такую же бумагу, как эта.
Я сказал, что во время Корейской войны прослужил
за океаном шестнадцать месяцев, а затем был направлен в Форт Льюис, штат Вашингтон, где служил под началом капитана Ллуэллина.
— В вашем личном деле нет ничего подобного, — сказал полковник.
— А может, оно не мое? Мало ли на свете однофамильцев?
— Однофамилец с тем же именем и личным номером?
— Полковник, я свое уже оттрубил. Двадцать лет тому назад.
— Что-то вы слишком молодо выглядите.
— Мне сорок два года.
— Нет — если верить этим бумагам.
— Но там же все не так.
— Будь вы кобылой, — хихикнул полковник, — я посмотрел бы вам в зубы.
— Да, сэр.
— О'кей, сержант, мы подвергнем этот вопрос тщательному рассмотрению.
— Спасибо, сэр.
Я сидел на краешке кровати, разглядывая свою крошечную спальню, безукоризненно начищенные сапоги в количестве двух пар, ровным строем висящие рубашки, все наплечные лычки — в одну сторону.
«Все по заслугам, — думал я, — тут и возразить нечего.
Что заслужил, то и получил».
* * *
— Сержант, — сказал он, — я буду вам крайне благодарен.
Я сказал, что вряд ли смогу одолжить ему пятьдесят долларов, столько у меня, пожалуй, и нет.
— А вы проверьте свои карманы получше, сарджи, — сказал лейтенант, — А может, у вас есть банковский счет?
— Да, — сказал я, — есть, только не здесь.
— Моя мамочка захворала, — сказал он, — и мне нужно пятьдесят долларов, чтобы съездить на автобусе домой. Вы же не хотите препятствовать моей поездке в направлении моей больной мамочки, не так ли?
— А что с ней? — спросил я.
— С кем?
— С вашей мамой.
— Я оставлю вам в залог свою электрическую сковородку, — сказал лейтенант, показывая мне упомянутый им предмет.
— Я и вообще не должен быть в армии, — сказал я, — Какие-то раздолбай все перепутали.
— А откуда вы родом, сарджи-сан? На этой сковородке вы сможете готовить себе блюда своей национальной кухни.
Я сказал, что в сержантской столовой кормят в общем-то неплохо — если сделать скидку на обстоятельства.
— Так вы что, не хотите одолжить мне пятьдесят долларов?
— Я этого не говорил, — сказал я.
— Сержант, я могу приказать вам одолжить мне пятьдесят долларов.
— Я знаю это, сэр.
— Сделав так, я нарушил бы устав, сержант.
— Да, сэр.
— Я не умею ни читать, ни писать, сержант.
— Вы не умеете ни читать, ни писать?
— Если об этом узнают, у меня будут жуткие неприятности.
— Совсем не умеете?
— Хотите клюшку для гольфа? Я продам вам клюшку для гольфа. Пятьдесят долларов.
Я сказал, что не играю в гольф.
— А как же моя бедная мамочка?
Я сказал, что очень ему сочувствую.
— Я езжу синим автобусом, сержант. Он идет до самого Гэйнсвилла. Вы ездили когда-нибудь синим автобусом, сержант?
* * *
Я подошел к капеллану, дергавшему в помещении для отдыха ручки игрального автомата. Я сказал ему, что не слишком люблю армию.
— Что за чушь, — сказал капеллан, — ты ее любишь, любишь, любишь, иначе тебя попросту не было бы здесь. Каждый из нас, сержант, находится там, где все мы находимся, потому, что мы хотим находиться там, где мы находимся, а также потому, что Господь хочет, чтобы мы находились там, где мы находимся. Каждый живущий находится в верном месте, ты уж мне поверь, иногда может показаться, что это не так, но ты мне поверь, ты мне поверь, что все это происходит по Божьему промыслу, у тебя нет, случаем, при себе четвертаков?
Я дал ему три четвертака, завалявшиеся у меня в кармане.
— Спасибо, — сказал он, — я нахожусь там, где надо, ты находишься там, где надо, что заставляет тебя думать, что ты отличен от меня? Ты думаешь, Господь не знает, что Он делает? Я нахожусь здесь, чтобы проповедовать Клекочущим Соколам Тридцать третьей дивизии, и, если бы Господь не желал, чтобы я удовлетворял духовные нужды и потребности Клекочущих Соколов Тридцать третьей дивизии, неужели я бы находился здесь? Что заставляет тебя думать, что ты так уж отличен от меня? Труд, мальчик мой, труд, вот что имеет значение, забудь обо всем прочем и трудись, твой труд сам за себя скажет, твоя служба протекает вполне успешно, три нашивки и две сержантские лычки, жаловаться не на что, а теперь оставь меня, оставь меня, и чтобы больше я тебя не видел, ты слышишь, сержант? Ну и молодец.
Труд? — подумал я.
* * *
У ворот меня остановили двое Эм-Пи.
— Куда это вы направляетесь, сержант?
Я сказал, что я иду домой.
— Вот оно как, — сказал тот, что подлиннее. — А увольнительная у тебя есть?
Я показал им пропуск.
— А чего это ты намылился в такое несусветное время, сержант? Сейчас же четыре утра. И где твоя машина?
Я сказал, что у меня нет машины, я думаю дойти до города пешком, а там сесть на автобус.
Эм-Пи глядели на меня как на психа.
— В такое время, да в таком тумане?
Я сказал, что люблю прогуливаться в предрассветные часы.
— А где твои шмотки, сержант? Каждый, отбывающий в самоволку, должен иметь сумку, специально для того предназначенную. У тебя что, нет сумки?
Я вытащил из кармана форменной куртки бритву и чистую футболку.
— Из какого ты подразделения, сержант?