Таинство - читать онлайн книгу. Автор: Клайв Баркер cтр.№ 7

Он, конечно, хотел бы подкрасться к самой мусорной куче, но, если зверь вздумает атаковать, это может плохо кончиться. Пригибаясь к земле, он нашел подходящий ракурс. Медведь или не почуял Уилла, или отнесся к нему безразлично. Зверь стоял вполоборота к Уиллу и, не обращая на него внимания, слизывал грязь с лапы. Но Адрианна знала по опыту, что такое поведение может быть опасно обманчивым. Диким животным не особенно нравится, когда за ними наблюдают, как бы осторожно ни вел себя человек. Фотографы, которые гораздо меньше рисковали, чем Уилл, теряли конечности и погибали, обманутые этим показным безразличием. И среди животных, которых фотографировал Уилл, не было ни одного с более устрашающей репутацией, чем белый медведь. Если зверь решится атаковать, Адрианне придется уложить его одним выстрелом, иначе для Уилла эта съемка станет последней.

У самого основания кучи Уилл нашел местечко, которое идеально подходило для того, что он задумал. Медведь продолжал лизать лапы, отвернув морду от камеры. Адрианна бросила взгляд на остальных. Все три зверя были погружены в свои занятия, но это показалось ей слабым утешением. На свалке могло оказаться сколько угодно медведей, рыщущих в поисках отбросов и невидимых для глаз. Не в первый раз она пожалела, что не родилась со зрением хамелеона: как было бы хорошо, если б глаза у нее располагались по обе стороны головы и двигались независимо друг от друга.

Она снова перевела взгляд на Уилла. Он немного поднялся по склону, держа камеру наготове. Медведь бросил лизать свои лапы и лениво обозревал окрестности. Адрианна хотела, чтобы он поскорее повернулся градусов на двадцать по часовой стрелке и дал Уиллу возможность сделать снимок. Но зверь просто поднял иссеченную шрамами морду и зевнул, черные бархатные губы вывернулись наружу. Пасть (как и шкура) хранили отметины, оставшиеся после многих схваток: зубы со сколами, нескольких не было вовсе, десны гноятся и кровоточат. Эта тварь постоянно испытывала боль, что не прибавляло ей дружелюбия.

Пока медведь зевал, Уилл смог переместиться на три-четыре ярда влево и оказался лицом к лицу к зверю. По его настороженным движениям было ясно, что он отдает себе отчет в нависшей опасности. Если б медведь воспользовался этими мгновениями, чтобы рассмотреть не небо, а землю, у Уилла в лучшем случае было бы всего две-три секунды, чтобы отступить на безопасное расстояние.

Но ему сопутствовала удача. Над свалкой летела шумная стая гусей, возвращавшихся домой, и медведь лениво проводил их взглядом, что позволило Уиллу занять выбранную заранее позицию и затаиться, прежде чем медведь опустил голову и мрачно обвел свалку глазами.

Наконец до Адрианны донесся едва слышный щелчок затвора и жужжание устройства, перематывающего пленку. Десяток снимков, сделанных один за другим, — и тишина. Медведь опустил голову. Неужели он почуял Уилла? Снова защелкал затвор — четыре, пять, шесть раз. Медведь захрипел. Это было предупреждение. Адрианна подняла ружье. Уилл продолжал щелкать затвором. Медведь не двигался. Уилл сделал еще два снимка и стал очень медленно подниматься. Медведь сделал шаг в его сторону, но оступился на скользком мусоре, не продвинувшись вперед.

Уилл оглянулся на Адрианну. Увидев, что она взяла ружье на изготовку, он сделал движение рукой — не надо, осторожно двинулся к ней и, только преодолев полпути, пробормотал:

— Он слепой.

Адрианна посмотрела на медведя — тот по-прежнему восседал на мусорной куче, покрытая шрамами голова раскачивалась вверх-вниз, но Адрианна не сомневалась, что Уилл не ошибся. Медведь, судя по всему, ничего или почти ничего не видел. Это и объясняло его неуверенность в преследовании добычи: он словно не чувствовал под ногами твердую землю.

Уилл уже был рядом.

— Других ты не будешь фотографировать? — спросила она.

Молодняк куда-то отправился, а медведица все еще обнюхивала грузовик. Уилл сказал: нет, он уже получил что хотел. И повернулся к медведю.

— Кого-то он мне напоминает. Только не могу вспомнить кого.

— Кого бы ни напомнил, не говори ему об этом.

— Почему? — спросил Уилл, не сводя глаз с медведя. — Мне бы это польстило.

Вернувшись на Главную улицу, они увидели Питера Тегельстрома перед его домом: взгромоздившись на лестницу, он прибивал к низким карнизам гирлянды лампочек к Хеллоуину. Его дети — пятилетняя девочка и сын на год постарше — радостно суетились поблизости, хлопали в ладоши и визжали, глядя, как у них перед глазами возникает ряд тыкв и черепов. Уилл пошел перекинуться несколькими словами с Тегельстромом, Адрианна последовала за ним. За последние полторы недели она успела подружиться с ребятишками и предложила Уиллу сделать фотографию семейства. Жена Тегельстрома была чистокровная эскимоска, и дети унаследовали ее черты. Фотография этой довольной жизнью семьи, которая живет в двух сотнях ярдов от свалки, должна стать, как убеждала Адрианна, мощным контрастом к фотографиям медведей. Но жена Тегельстрома оказалась слишком застенчива: она не разговаривала с чужаками, в отличие от мужа, который, как показалось Уиллу, давно ни с кем не беседовал.

— Ну, вы уже все сфотографировали? — поинтересовался Тегельстром.

— Почти.

— Надо вам побывать в Черчилле. Там у них медведей куда как больше…

— И туристов, которые их фотографируют.

— Вы бы могли фотографировать туристов, которые фотографируют медведей, — заметил Тегельстром.

— Только если б одного из них жрал медведь.

Питера это здорово развеселило. Он закончил развешивать гирлянды, спустился с лестницы и включил электричество. Ребятня захлопала в ладоши.

— Их тут и занять нечем. Меня это беспокоит. Весной мы хотим перебраться в Принц-Альберт. — Он кивнул на дом. — Жена не хочет, но детишкам нужна жизнь получше, чем здесь.

Детишки, как он их называл, согласились поиграть с Адрианной и пошли в дом, чтобы надеть маски. Теперь они появились снова, завывая и неся околесицу, чтобы напугать взрослых. Маски, как догадался Уилл, были творением застенчивой эскимоски и представляли собой не ужасные оскалы вампиров и чудовищ, а бледные лица духов, составленные из полосок оленьей шкуры, кусочков меха и картона, раскрашенных красной и синей краской. Эти маски на детских лицах навевали необъяснимую тревогу.

— Ну-ка, станьте здесь, ребята, — велел Уилл, показывая на дверь перед камерой.

— А мне где стать? — спросил Тегельстром.

— Не надо, — без экивоков сказал Уилл.

Тегельстром тактично вышел из кадра, а Уилл присел на корточки перед детьми, которые перестали вопить и замерли бок о бок на крыльце. И вдруг это мгновение обрело особый смысл. Уилл фотографировал не счастливую семью, как этого хотела Адрианна, а двух скорбных духов, застывших в сумерках под петлей из крохотных лампочек. Этот кадр устроил Уилла гораздо больше, чем любой из сделанных на свалке.

Корнелиус еще не вернулся, чего и следовало ожидать.