Таинство - читать онлайн книгу. Автор: Клайв Баркер cтр.№ 27

Не все видели подтверждение этого в его работах. Реакция критиков на книги и выставки Уилла нередко была противоречивой. Не многие обозреватели ставили под сомнение его мастерство: у него были талант, особое видение мира и безупречная техника — все, что нужно, для того чтобы стать выдающимся фотографом. Но зачем, недоумевали они, такая безжалостность и безысходность? Зачем искать образы, которые вызывают отчаяние и мысли о смерти, когда в мире природы столько красоты?

«Хотя мы и восхищаемся постоянством видения Уилла Рабджонса, — писал критик из "Тайм" о его работе "Питать огонь", — его повествование о том, как жестоко человечество обращается с природой и уничтожает ее, в свою очередь, становится жестоким и деструктивным по отношению к тем чувствительным людям, от которых он добивается жалости или действия. Перед лицом его работ зритель теряет надежду. Он смотрит на гибель природы с отчаявшимся сердцем. Ну что же, мистер Рабджонс, мы покорно исполнились отчаяния. Что дальше?»

Тот же самый вопрос задавала себе Адрианна, когда сталкивалась с доктором Коппельманом во время обхода. Что дальше? Она плакала, бранилась, даже обнаружила, что столь презираемое ею католическое воспитание позволяет молиться, но ничто не могло открыть глаза Уилла. А ее собственная жизнь уходила — день за днем.

Это была не единственная проблема. Здесь, в Виннипеге, она завела любовника (водителя со «скорой помощи» — это надо же!). Парня звали Нейл, и он был далек от ее идеала мужчины, но его влекло к ней. Адрианна пока так и не ответила на вопрос, который он задавал ей ночью: почему они не могут съехаться и жить вместе, попробовать пару месяцев, может, получится?

Она садилась у кровати Уилла, брала его руку в свои и рассказывала о своих мыслях.

— Я знаю, меня затянет в эти бестолковые отношения с Нейлом, если я останусь здесь, а он скорее твой тип, чем мой. Знаешь, настоящий медведь. Нет-нет, спина у него не волосатая, — поспешила добавить она, — знаю, ты ненавидишь волосатые спины, — он такой большой и немного глуповат — это даже сексуально, — но я не могу жить с ним. Не могу. И не могу жить здесь. Я хочу сказать, что остаюсь ради него и ради тебя, но ты теперь не обращаешь на меня никакого внимания, а он, наоборот, обращает на меня слишком много внимания, так что куда ни кинь — всюду клин. А жизнь — она ведь не репетиция. Кажется, это одна из мудростей Корнелиуса? Кстати, он вернулся в Балтимор. Не дает о себе знать, и это, наверное, к лучшему, потому что он, засранец, всегда доводил меня до белого каления. Так вот, он изрек эту мудрость о том, что жизнь — не репетиция, и он прав. Если я останусь здесь, дело кончится тем, что я съедусь с Нейлом, и только я начну вить с ним гнездышко, как ты откроешь глаза — а ты непременно откроешь глаза, Уилл, — и скажешь: «Мы едем в Антарктику». А Нейл скажет: «Никуда ты не едешь». А я отвечу: «Нет, еду». И тогда начнутся слезы. И это будут не мои слезы. А я не могу так с ним поступить. Он заслуживает лучшего.

Так вот… Что я говорила? Я говорила, что мне нужно пригласить Нейла попить пивка и сказать ему, что ничего у нас не получится, а потом придется сматываться в Сан-Франциско и приводить себя в порядок, потому что благодаря тебе, мой милый, я в таком раздрае, в каком за всю мою треклятую жизнь еще не была.

Она перешла на шепот.

— И знаешь почему? Мы об этом с тобой никогда не говорили, и если бы ты сейчас открыл глаза, то я бы ничего такого не сказала, потому как без толку. Но, Уилл, я тебя люблю. Я очень тебя люблю, и по большей части меня все устраивает, потому что мы работаем вместе, и мне кажется, ты тоже любишь меня на свой манер. Ну конечно, будь у меня выбор, я бы предпочла иной манер, но выбора у меня нет, и потому я беру что дают. И это все, что получаешь ты. А если ты сейчас меня слышишь, то должен знать, приятель, что, когда ты придешь в себя, я буду отрицать к чертям собачьим каждое сказанное сейчас слово, понял? Каждое слово. — Она поднялась, чувствуя, как к глазам подступают слезы. — Черт бы тебя драл, Уилл. Тебе только и нужно, что открыть глаза. А это не так уж трудно. Еще столько всего нужно увидеть, Уилл. Тут такой чертовский холод, но все залито ярким, чистым светом — тебе понравится. Только открой глаза.

Она смотрела и ждала, словно силой мысли могла вернуть его к жизни. Но он не шелохнулся, только грудь поднималась и опускалась.

— Хорошо. Я понимаю намеки. Я пошла. Перед отъездом еще зайду к тебе. — Она наклонилась и легонько коснулась губами его лба. — Слушай, что я тебе скажу, Уилл. Где бы ты сейчас ни находился, там гораздо хуже, чем здесь. Возвращайся и посмотри на меня, посмотри на мир. Договорились? Нам тебя не хватает.

На следующее утро после происшествия в Суде Уилл проснулся в жутком состоянии: у него болело все — от ног до головы. Он попытался встать с кровати, но его ноги будто вспомнили, что было накануне вечером, и он упал на пол, издав такой крик (скорее удивления, чем боли), что мать прибежала к нему в комнату и нашла его распростертым на полу. Зубы Уилла выбивали дробь. Ему поставили диагноз — грипп — и вернули в кровать, где стали пичкать аспирином и омлетами.

Ночью пошел дождь со снегом, хлеставший в окно большую часть дня. Уилл хотел выйти на улицу. Его жар, думал он, превратит этот ледяной ливень в пар, когда тот еще не успеет долететь до него. Он вернулся бы в Суд, как один из библейских детей — тот, что, сожженный в печи, вернулся живым; [7] над ним поднимался бы пар, и он явился бы туда, где Джекоб и Роза держали свой странный совет. И он прошел бы голым, да, голым, через живую изгородь; исцарапанный, ободранный, подошел бы к двери, где его должен ждать Джекоб, чтобы научить мудрости; и Роза тоже будет ждать его, чтобы сказать, какой он необыкновенный парень. Да, он отправится в Суд, в сердце их тайного мира, где всё — любовь и огонь, огонь и любовь.

Если только сумеет подняться с кровати. Но тело не слушалось. Максимум, на что он был способен, это дойти до туалета, но одной рукой приходилось держаться за раковину, а другой — за член (который казался таким сморщенным, словно стыдился самого себя), чтобы не упасть — так у него кружилась голова. После ланча пришел доктор. Это была женщина с тихим голосом, коротко стриженными седыми волосами (хотя по возрасту ей еще не полагалось седых волос) и ласковой улыбкой. Она сказала, что все будет хорошо, только пока нельзя вставать и нужно принимать лекарство, которое она выпишет. Потом доктор заверила мать, что через неделю-другую он будет в полном порядке.

«Через неделю?» — подумал Уилл.

Он не может ждать целую неделю — ему нужно вернуться к Джекобу и Розе. Как только доктор и мать ушли, он поднялся и с трудом подошел к окну. Снег с дождем переходил просто в снег, он начал оседать на вершинах холмов. Уилл видел, как от его дыхания запотевает холодное стекло и снова проясняется, и решил набраться сил, черт побери, одной силой воли.

Начал он немедленно, не сходя с места: «Я буду сильным. Я буду сильным. Я буду…»