После апреля две тысячи сорок второго года Земля вот так же будет висеть в лунном небе.
«Но как она тогда будет выглядеть?» — гадал Михаил.
Юджин продолжал смотреть выступление президента США.
— Она неточна насчет даты.
— Что ты имеешь в виду?
Юджин посмотрел на Михаила. Сегодня его красивое лицо отражало такое напряжение, какого Михаил прежде не замечал.
— Почему бы ей просто не сказать: «Двадцатое апреля». Ведь всем это известно.
«По всей видимости, нет, — подумал Михаил. — Вероятно, у Альварес какие-то психологические соображения. Может быть, из-за излишней точности все выглядело бы чересчур пугающе — тогда у людей в головах начали бы тикать часы обреченности».
— Не думаю, что это имеет значение, — вслух сказал он.
Но для Юджина, автора страшного предсказания, это, естественно, значение имело. Михаил сел.
— Юджин, наверное, тебе очень странно слушать, как президент США, собственной персоной, рассказывает всему человечеству о чем-то, что вычислил ты.
— Странно? Да. Что-то в этом роде, — с запинками выпалил Юджин и вытянул перед собой руки, держа их параллельно. — У вас есть Солнце. У вас есть моя модель Солнца.
Он крепко прижал друг к другу пальцы.
— Это разные понятия, но они взаимосвязаны. Моя работа содержала прогнозы, которые стали известны. Следовательно, моя работа — ценная карта реальности. Но всего лишь карта.
— Думаю, я понимаю, — кивнул Михаил. — Существуют категории реальности. Несмотря на то, что мы умеем предсказывать особенности поведения Солнца с точностью до девяти знаков после нуля, мы не в состоянии представить, чтобы это поведение на самом деле вторгалось в наш уютный человеческий мирок.
— Что-то в этом роде, — согласился Юджин.
Он хлопнул в ладоши. Руки взрослого мужчины, а жест детский.
— Будто бы стены между моделью и реальностью рушатся.
— Знаешь, ты не единственный, у кого такие чувства, Юджин. Ты не одинок.
— Нет, одинок, — ответил Юджин. Выражение его лица стало непроницаемым.
Михаилу очень хотелось обнять его, но он понимал, что нельзя.
Президент Альварес объясняла:
— Мы намереваемся построить в космосе щит. Это будет диск, сделанный из тончайшей пленки, с диаметром больше диаметра Земли. На самом деле он будет настолько велик, что, как только начнет обретать форму, будет виден из каждого дома, из каждой школы, с каждого рабочего места на Земле, потому что это будет созданная руками людей конструкция в нашем небе, видимые размеры которой будут не меньше Солнца и Луны.
Мне сообщили, что щит будет виден невооруженным глазом даже с Марса. Мы воистину оставим свою метку в Солнечной системе.
Альварес улыбнулась.
Шиобэн вспомнила совещание со своей пестрой компанией в Королевском обществе с того момента, как в их разговор вмешался Аристотель.
В принципе, трудно было себе представить более простую идею. Когда солнце светит слишком жарко и ярко, вы раскрываете зонт. Следовательно, для защиты от солнечной бури можно было построить зонт в космосе — мощную завесу, достаточно большую для того, чтобы заслонить всю Землю. И в решающий день человечество благополучно укроется в тени искусственного затмения.
— Центр тяжести щита будет расположен в точке «эль один», — сказал Михаил. — Между Солнцем и Землей, на совместной орбите.
Тоби спросил:
— А что это за точка «эль один»?
— Первая точка Лагранжа в системе Земля — Солнце. Космическое тело, вращающееся между Землей и Солнцем — например, Венера — движется по своей орбите быстрее, чем Земля. Однако гравитационное поле Земли притягивает Венеру, хотя и значительно слабее, чем гравитационное поле Солнца. Разместите искусственный спутник намного ближе к Земле — на расстоянии, вчетверо превышающем расстояние до Луны, — и притяжение Земли станет таким сильным, что спутник будет тянуть назад к Земле, а вокруг Солнца он будет обращаться с той же скоростью, что и Земля.
Эта точка равновесия называется первой точкой Лагранжа, в честь французского математика восемнадцатого века, который первым обнаружил ее.
[12]
На самом деле существует пять таких точек Лагранжа: три на линии Земля — Солнце, и еще две на собственной орбите Земли, в шестидесяти градусах от радиуса Земля — Солнце.
— Ага, — понимающе кивнул Тоби. — Земля и спутник осуществляют совместное вращение. Так, как будто и Земля, и спутник приклеены к огромной негнущейся стрелке часов, торчащей из Солнца.
— А я считала, что «эль один» — это точка неустойчивого равновесия, — протянула Шиобэн.
Заметив озадаченный взгляд Тоби, она добавила:
— Как будто футбольный мяч лежит не на равнине, а на вершине горы. Положение мяча стационарно, но он может покатиться и упасть в любую сторону.
— Верно, — отозвался Михаил. — Но мы уже размещали спутники в таких положениях. На самом деле точка Лагранжа может стать точкой орбиты — нужно только использовать небольшое количество топлива для того, чтобы удерживать стационарное положение. В этом деле накоплен приличный опыт. С точки зрения астронавтики нет никаких проблем.
Тоби поднял руку к потолочному светильнику, на пробу заслонил лицо ладонью.
— Простите за глупый вопрос, — сказал он, — но насколько велик будет этот щит?
Михаил вздохнул.
— Для простоты представим, что лучи Солнца, достигая Земли, параллельны. Тогда становится ясно, что нужна ширма такой же величины, как объект, который хочешь заслонить.
Тоби проговорил:
— Следовательно, щит должен быть диском с диаметром, по меньшей мере равным диаметру Земли. А это…
— Около тринадцати тысяч километров.
У Тоби от изумления раскрылся рот. И все же он упорно продолжал:
— Значит, мы говорим о диске с поперечником в тринадцать тысяч километров. Который будет построен в космосе. Где на сегодняшний день самой крупной конструкцией, построенной нами, является…
— Я так думаю, ею является Международная космическая станция, — подсказал Михаил. — Длина которой менее километра.
Тоби заметил:
— Неудивительно, что я ничего подобного нигде не обнаружил. Когда я проводил собственный поиск возможных решений, то исключил явно невозможные. А это и есть явно невозможное.
Он посмотрел на Шиобэн.
— Не так ли?
Безусловно, все так и было. Но все трое принялись барабанить по своим софт-скринам, чтобы выудить как можно больше информации.