— Простите, товарищ президент, но генерал Хань сейчас занят важной работой — он наблюдает…
— Довольно! Соедините меня с ним. Немедленно.
Генерал Мэнь, почувствовав, что от проворного выполнения этого приказа зависит его будущее, выскочил из комнаты как ошпаренный.
Члены Постоянного комитета стали переглядываться между собой. Прохладная Прозрачность сегодня утром в небывалом ударе.
Фа, наблюдая за ними, думал: Ага, мерзавцы, так кто из вас в это замешан, а? И улыбнулся:
— Доброе утро, товарищи.
— Доброе утро, товарищ президент, — ответили они хором, как студенты.
Возвратился генерал Мэнь.
— Я дозвонился до генерала Ханя, товарищ президент. Хотите переговорить с ним приватно?
— Приватно? Мы же все здесь коммунисты. Разве вы не знаете — мы против этого? Мы будем говорить по громкой связи.
— Говорит генерал Хань, — произнес голос.
— А это говорит президент и генеральный секретарь Фа Мэнъяо. Что происходит?
— Американское шпионское судно мешает проведению важных маневров, в которых участвует три наши атомные подводные лодки.
— А что в этом необычного? Именно этим всегда и занимаются военные корабли — если только они уже не воюют по-настоящему.
— Нет, товарищ президент. Боюсь, что на этот раз они зашли чересчур далеко. Они применили такие подрывные электронные контрмеры, которые повредили наше оборудование. Мы должны ответить на это.
— Ответить? А какие приказы отданы нашим кораблям? Что там говорится? Слово в слово, пожалуйста.
— Сдерживать и изматывать.
— Как вы всегда любите подчеркивать, генерал, я — не военный. Объясните мне точный смысл этих терминов: «сдерживать и изматывать»? «Изматывать»? Что это означает: вы собираетесь стрелять по американцам? Таранить их? Брать на абордаж? Топить?
— Изматывать значит изматывать, товарищ. Наша цель — заставить их прекратить наблюдение за нами. Как вы сами говорите, вот как все происходит — игра в кошки-мышки. Сказать по правде, товарищ, ваше волнение удивляет меня. Но, как вы сами говорите, вы человек не военный.
— Да, я не военный. А потому подскажите мне, пожалуйста, какие слова я должен употребить, чтобы отменить приказ, отданный министром обороны? Потому что именно такой приказ я собираюсь вам дать. Немедленно.
Наступило долгое молчание.
— Итак, генерал?
— Я здесь, товарищ, на своем посту.
— Отставить, генерал! Отменяйте приказ. Мы поняли друг друга?
— Мы прекрасно друг друга поняли.
— В таком случае, желаю вам спокойной ночи.
Генерал Хань, однако, не ответил тем же президенту.
Они сидели на табуретках в президентской ванной комнате со стаканом виски в руке. Из кранов, из душа и в унитазе лилась вода.
— Похоже, Ган, у меня теперь кошмары будут каждую ночь — независимо от того, сплю я или нет.
— Мне показалось, что вы хорошо справились с ситуацией, — ответил Ган.
Ган не был льстецом, и Фа порадовался этому редкому комплименту. А Ган добавил:
— Он вам еще отплатит. Он не простит, что его публично унизили.
— Мне тогда вдруг показалось, Ган, что… под ковром что-то затевается.
Они пили, слушая шум льющейся воды. Эти звуки совсем не походили на спокойное журчанье фонтана в карповом пруду.
— Он хотел устроить второй Хайнань, — заметил Ган.
Первого апреля 2001 года китайский реактивный перехватчик, собиравшийся сдерживать и изматывать американский самолет-разведчик, столкнулся с ним. Китайский летчик погиб. Подбитый американский самолет совершил вынужденную посадку на острове Хайнань. Экипаж арестовали. Последовали измышления, обличения, возражения, объяснения: предсказуемая эволюция риторики и позерства. Однако был нанесен и более серьезный ущерб: в конечном итоге Америка, которую большинство китайцев раньше ценили и уважали, оказалась опорочена. Сколь ни был обширен, разнороден и многолик Китай, он всегда сплачивался перед лицом внешней угрозы. Обстоятельства не имели значения, важно было только одно: китайского летчика убили американские военные. А этого нельзя ни забывать, ни прощать. К тому же для бюро пропаганды было на руку, что этот инцидент произошел в то время, когда события на площади Тяньаньмэнь оставались свежи в памяти.
— Да, — сказал Фа, опорожнив стакан.
Он хотел выпить еще виски, но подумал, что завтра ему понадобятся трезвые мозги. Ган прав: Хань не станет мириться с унижением. Непременно выпадут осадки — маленькие снежные хлопья радиоактивности.
— Какое безрассудство, — сказал Фа. — В две тысячи первом совсем другое время было. Но теперь? В обстановке, когда и так весь мир кричит на нас из-за Лотоса? Американцев лучше не доводить до крайности. Саддам Хусейн усвоил этот урок. И потом, одно дело — воздушный инцидент, когда сталкиваются два самолета. Но гнаться за ними, как пираты, в открытом море? — Он немного помолчал. — Как бы мне хотелось, чтобы сегодня ночью в той комнате сидел адмирал Чжан. Когда он был рядом, я всегда чувствовал уверенность в себе. Но министр Ло позаботился и об этом, правда?
— Я недавно связывался с ним. И собирался вам рассказать, но из-за этой кутерьмы… Он в больнице — в Сан-Диего.
Фа нахмурился.
— А что с ним…
— Нет-нет, с ним все в порядке. Он принял те таблетки, которые вызывают синдром почечной недостаточности.
— Ах да, конечно. Я и забыл.
— Он счел необходимым оставаться пока в Америке. Так ему легче контактировать с «Белугой».
— А операция «Цветущая лоза» — она… цветет?
— Подготовка почти завершена. Остается еще несколько дней. Он настаивал на том, что не станет подавать «Белуге» сигнала к действию, пока не получит от вас четкого приказа.
— Да, в этом он — полная противоположность генералу Ханю, — улыбнулся Фа, грустно глядя на кубики льда в пустом стакане. — Как вам показалось: он уверен в себе?
— Ну, как вы сами говорили, это нечто новое. А новизна, разумеется, не лишена риска.
— Лови врага на приманку. Изобрази беспорядок в своих рядах, а затем сокруши его.
Ган улыбнулся:
— Не знаю уж, что бы сказал Сунь-цзы о нашем сегодняшнем мире с его технологиями.
— Ну, — ответил Фа, — мне кажется, ему как раз все тут показалось бы хорошо знакомым. Ну, а теперь, мой старый друг, нам не мешает немного поспать.
— Хотите таблетку?
— Чего бы мне хотелось, Ган, — так это выпить бутылку виски. И никаких таблеток сегодня ночью. Ночью? Поглядите-ка на часы. Уже почти день. Я чувствую себя стариком, Ган.