Затем выступит полковник Мерфлетит. Он расскажет о том, как в далеком 1947 году ему поступил приказ из Пентагона сменить жидкость в контейнерах с телами пришельцев из Росвелла. Не очень приятная история. Банион убедил его не слишком вдаваться в подробности. Головная боль усиливалась.
Разгорелась жаркая дискуссия по поводу того, кому выпадет честь представить Баниона. Фалопьян и Мерфлетит боролись не на жизнь, а на смерть за это священное право. И все же Банион интуитивно чувствовал, что это должен сделать кто-то другой, более респектабельный. В конечном счете он выбрал Ромулуса Валька.
Доктор Вальк – отец галогенной бомбы, изобретение которой существенным образом повлияло на ход холодной войны. Новое галогенное оружие так напугало президента Кеннеди, что тот засекретил не только само оружие, но и доктора Валька, что причинило этому маленькому тщедушному чешскому иммигранту с кустистыми бровями немало неудобств. Окончательно рассекретили доктора только при президенте Никсоне: тот разрешил доктору пользоваться телефоном, кредитными карточками и прочими услугами, которые обыкновенные граждане воспринимали как нечто, само собой разумеющееся. Никсон и Киссинджер регулярно обращались к нему за консультациями по поводу того, как держать в страхе другие страны.
Под конец жизни Вальк поверил в то, о чем избегали говорить вслух. Как-то раз, сидя у себя в кабинете, в институте имени самого себя, находящемся в Охо, штат Калифорния, он подсчитывал, сколько взрывчатки потребуется, чтобы спалить советскую военную базу в Челябинске. Совершенно случайно он выглянул в окошко – и увидел странные мигающие огни. С той самой минуты его жизнь в корне изменилась. К сожалению, состояние здоровья доктора оставляло желать лучшего: старику было уже под девяносто, и он все чаще и чаще забывался, начиная говорить по-чешски. Банион опасался, как бы тот, представляя его многомиллионной аудитории, не перешел вдруг на родной язык.
– Может, позвать переводчика – так, на всякий случай? – предложила Элспет.
– Отличная идея, Элспет, – кивнул Банион. – Ладно, потом слово возьму я – буду говорить минут пятнадцать, не больше. Попытаюсь выучить слова нашего псалма. Кстати, как там?
– О-у, о-у, о-у, что известно нашему пра-ви-тель-ству?
– Хорошо. Итак, потом вступают Благородные Северяне, и мы, не мешкая, переходим к праздничному фейерверку. Кстати, нам удалось получить разрешение на проведение фейерверка?
Да, они как раз над этим работают. Сотрудники парковой службы, весьма раздосадованные тем, что их мнением пренебрегли, придрались к некоторым мелочам, настаивая на возможности террористического акта, направленного против участников марша, или, не дай господь, против самого Белого дома.
– Ладно… – Банион зевнул, – а теперь давайте быстренько пробежимся по субботней программе.
* * *
Было три часа утра, когда Банион, наконец, добрался до дома и обессиленно повалился на кровать. У него не оставалось сил даже на то, чтобы раздеться и забраться под одеяло. Вдруг зазвонил телефон.
– Да? – раздраженно бросил он. Если это Фалопьян и Мерфлетит с попыткой в очередной раз убедить его устроить из марша сидячую забастовку вокруг здания Конгресса… Эти маньяки хотят превратить мирное мероприятие в битву при Банкер-хилле.
[83]
– Это я.
Банион рывком сел на постели.
– Ну, как дела, Мата Хари?..
– Хотела поблагодарить тебя.
– За что?
– За то, что не выдал меня на своей пресс-конференции.
– Не обольщайся. Я сделал это не ради тебя.
– Да? Неужели?
– Думаешь, мне хочется, чтобы Фалопьян и Мерфлетит узнали, как легко обвести меня вокруг пальца? Все думают, что тебе пришлось уехать домой по семейным обстоятельствам.
– Ладно, в любом случае, спасибо. Ну, как ты?
– Это профессиональный или личный интерес?
– Я за тебя беспокоюсь.
– Знаю. Я ведь собираюсь выпустить джинна из бутылки. Мои люди зададут Конгрессу такого жару, что мало не покажется. Ты и твои коллеги, защитники инопланетян, побежите, поджавши хвост…
– Джек, ты совершаешь большую ошибку. Верь мне.
– Верить тебе? Это, должно быть, шутка.
– Но Джек…
– Значит, ты хочешь, чтобы я сказал двум миллионам демонстрантов: «Ладно, ребята, проехали, отправляйтесь по домам. Роз говорит, что я совершил ошибку». Нет уж, дудки. Мой тебе совет: найми хорошего адвоката прежде, чем тебя вызовут повесткой в Конгресс для дачи показаний о преступлениях против американского наро…
– Джек, помолчи минуту. Слушай, тут такое творится… Тебе даже и не снилось.
– Послушай, куколка, я не Горацио, а ты не Гамлет.
– Что?
– «Гораций, много в мире есть того, что вашей философии не снилось».
[84]
Как бы там ни было, Гамлетом должен быть я, а не ты. Я тот, чья жизнь пошла наперекосяк из-за фатального видения.
– Я защитила диплом по политологии, а не по английской литературе.
– Ладно, проехали. Слишком поздно, чтобы устраивать семинар по творчеству Шекспира. Уже начало четвертого. Я чертовски устал. У меня болит голова. Я целый день провел с Фалопьяном и Мерфлетитом.
Роз хихикнула.
– Тебе смешно?
– Извини, ничего не могу с собой поделать. Только подумаю об этой парочке… Такие придурки.
– Если бы ты только знала, во что эти придурки собираются превратить марш, тебе было бы не до смеха.
– Да?
– Проехали. Я все время забываю, что разговариваю со шпионкой.
– Они хотят выдвинуть свои требования, верно?
– Дантон все время твердит о какой-то «конвергенции». Видимо, он думает, что на дворе семнадцатый год и мы идем штурмовать Зимний Дворец. Я чувствую себя Керенским.
– Постарайся как-нибудь осадить их. Если ситуация выйдет из-под контроля, это не принесет твоей стороне ничего хорошего. Кто-то заплатит за все. Ты, например…
Банион зевнул.
– Ну и чем же ты сейчас занимаешься, не считая, конечно, звонков по прослушиваемому телефону?
Молчание.
– Понимаю. Ты не можешь об этом рассказывать. – Он хотел было положить трубку, но не мог.
– Скажи, ты вернулась в Чикаго? Опять издаешь «Космос»? «Альдебаранцы – паршивые любовники»?
– Джек, мне пришлось переехать. Как бы я хотела, чтобы ты мне поверил. В тот вечер я… Я действительно была уверена, что тебя подставили. Я пыталась тебя защитить.