Обладать - читать онлайн книгу. Автор: Антония Байетт cтр.№ 90

– Я знаю. Странно. Я имею в виду, брошь всегда была у нас дома, лежала в шкатулке. Мне в голову не приходило задуматься, откуда она родом. А здесь, в этом магазине, она выглядит совсем по-иному. Среди других янтарей… Вдруг моя шутка насчёт того, что это Мелюзина… вдруг это…

– Вдруг это шутка Падуба?

– Даже если и так, – Мод лихорадочно размышляла, – даже если и так, то отсюда не следует, что она была здесь с ним. Мы только можем предположить, что он купил броши двум женщинам одновременно…

– Да и то не наверняка. Ведь она могла купить брошь сама.

– Могла, если была здесь.

– Или где-нибудь ещё, где их продавали…

– Вы должны беречь это ваше украшение! – напутствовала старушка Мод. – Вещь редкостная, точно вам говорю. – Она повернулась к Роланду: – Ну так как, сударь, покупаете брошку с языком цветов? Уж как бы она пошла к русалочке в пару…

– Я возьму «брошь дружбы», – поспешно проговорила Мод. – Для Леоноры.

Роланду мучительно захотелось заполучить хоть что-нибудь из этого здешнего странно-притягательного, сажисто-чёрного вещества, которого Падуб касался руками и о котором слагал стихи. Приобретать затейливую брошь с цветами, честно говоря, не улыбалось – подарить будет некому – подобные вещи не в духе Вэл, ни в старом её стиле, ни в новом. Наконец он нашёл, в зелёной стеклянной чаше на прилавке, горку разрозненных бусин и кусочков янтаря ценою по 75 пенсов за штуку и отобрал себе из них небольшую кучку самых разных – шариков, плоских овалов и шестиугольников, особенно ему приглянулась одна маленькая атласно-чёрная «подушечка».

– Бусинки личных невзгод! – объяснил Роланд своей спутнице. – На душе у меня неспокойно.

– Это заметно.

Я слышал, женщины изменчивы: но ты

В своей изменчивости столь же постоянна,

Как нить спокойная реки, что, от истока

Стремимая к порогу и к паденью

В объятья неподвижных берегов,

Единой остаётся, обновленна,

Подвижна вечно, каплями ж бессчетна.

Ты – и за то любима мной – та сила,

Что формы движет, сохраняя формы.

Р. Г. Падуб, «Аск – Эмбле». Послание XIII

Дорогая моя Эллен.

Нынче я решил изменить распорядок, и занятиям со скальпелем и микроскопом предпочёл длинную прогулку от своего порога к иным – под иными порогами я разумею водопады, которые в здешних краях называют ещё падунами, или падунцами. Я обошёл всю Лощину Гоутленда, она же Гоудленда. Ну разве не восхитительно, что название одного места существует одновременно в двух видах, и мы можем воочию наблюдать работу языка? Эти названия давались древними викингами – датчанами, которые поселились в этих краях и восприняли христианство, тогда как более дикие язычники-норвеги пытались вторгнуться из Ирландии и с севера, но потерпели поражение при Брунанбурхе. Двести пятьдесят лет викинги жили здесь, воевали и возделывали землю, но оставили по себе удивительно мало следов – только слова и имена, но и те тают и исчезают, как отметил У. Вордсворт:

Зри! как вокруг всё сущее клонится

С путей своих благих, иль тает словно сон;

Другой язык в устах от моря и до моря;

Лишь имя старое, чем грустный наречён

Ручей иль холм печальный, сохранится,

Когда людей с их верой нету боле!

Река Мирк-Эск образуется из двух речек, Эллер-Бек и Уилдейл-Бек, слияние которых происходит в месте, именуемом Речные Берега – и по этим речкам имеется немалое число прекрасных водопадов с говорящими названиями – Падунец Томасины, Водяная Дуга, Мельничные Падуны, – а еще Падунец Нелли Эйр и Мальянова Горловина, – последняя особенно поражает – вода низвергается с высоты ста футов в овраг со стенами природного теллура. [126] Здесь царит причудливая игра тени и света: свисающая зелень в один миг нарядна, в другой сумрачна; глубокая естественная чаша, где успокаивается вода после паденья, то пронизывается солнцем насквозь, то чуть ли не чернеет; резво бегущие облака, затенив ненадолго солнце, тут же впускают его вновь, и вновь затеняют… По отрожистым склонам Глейсдейлской и Уилдейлской лощин я взобрался на плоскую возвышенность – отсюда, из маленьких родников, булькающих средь вереска и крупного песка, берут начало эти речки. Какой разительный контраст составляет тесный мир прохладных, пёстрых лощин, с их тенистыми обрывистыми склонами в пещерах и с приёмными руслами, в которые падает и в объятьях которых умиряется стремительная стихия воды, – какой контраст этот мир составляет с миром плоских возвышенностей, где миля за милей всё пребывает в раздольной, мрачноватой неподвижности и где единственный звук – внезапный жалобный крик какой-то птицы или тихая трель иной; контраст настолько абсолютен и вместе настолько естественен (как естественна вода, бегущая из одного мира в другой), – что человек начинает думать: именно здесь, на грубом севере, был если не сам Рай, то изначальная земля – эти утёсы, камни, деревья, воздух, вода – всё это кажется незыблемым, непреложным – и всё это меняется, течёт, несётся взапуски со светом и с наплывами тени, которые попеременно то открывают, то упрятывают, то выделяют, то смазывают все очертанья. Здесь, дорогая Эллен, а не в тучных долинах юга, в нас поселяется чувство, что те древние люди, чья кровь и кости составили наши кости и кровь и продолжают в нас жить, что те люди – бритты, датчане, норвежцы, римляне – совсем рядом, близко! Приближаются к нам и вовсе бесконечно отдалённые существа, что бродили по этой земле, когда была она еще горяча: в 1821 г. доктор Бакленд исследовал одну из пещер в Киркдейлской лощине и обнаружил там логово доисторических гиен, а в нём кости тигра, медведя, волка, возможно льва и других плотоядных, слона, носорога, лошади, быка, трёх видов оленей, а также многих грызунов и птиц, поглощенных гиенами.

Я не берусь описать тебе здешний воздух. Он не похож ни на какой иной. Язык наш не приспособлен к тому, чтобы выражать тонкие отличия разных воздухов; перед говорящим витает угроза бессмысленного лиризма или неточных метафор – посему я не стану сравнивать этот воздух с вином или с хрусталём, хотя оба сравнения приходят мне на ум. Мне доводилось вдыхать воздух Монблана – студёный, лёгкий, бессорный воздух, приходящий с отдалённых ледников, в себе заключающий чистоту снега и лишь слегка приправленный по дороге сосновой смолою и запахом трав высокогорных лугов; это тонкий воздух, воздух невидимости, о котором говорит Просперо в шекспировской «Буре» – в нём вещи оневесомливаются, расточаются в тонкую материю, недоступную нашим чувствам. А вот воздух Йоркшира – я говорю о воздухе плоско-горбых возвышенностей – не имеет в себе той безжизненно-кристальной студёности – напротив, он весь жив, весь подвижен – подобно водам, что плавными нитями пронизывают вереск, и подобно вереску, что гибко развлекается перед ними. Это воздух видимый, зримый: можно наблюдать, как его реки, или струи омывают нагие плечи утёсов – можно разглядеть, как он поднимается эфирными фонтанами и как, будучи разогрет солнцем, колеблется над цепенеющим вереском. И запах его – острый, незабываемый! – запах свежей чистоты косохлёстных дождей, с призрачным древним привкусом древесного дыма… запах, занимающий дыханье, точно холод быстрых ручьёв… и ещё в нём есть что-то, нежно-неуловимое, смутное, только ему одному свойственное – словом, я не умею описать этого воздуха! Этот воздух проникает в чувствилище человека, и к пяти природным чувствам, коими он обладал до того, как поднялся на эти кряжи, возвышенности, – добавляются некие новые чувства, сверх прежних…