Ярополк - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Бахревский cтр.№ 51

– Вон какое дело, Купавушка! – говорит Илья, на петуха глядя. – Вытряхнул я, знать, капельку-то из окошка на зернушко.

– Какую капельку? – спрашивает соседка.

– Да это так! – а сам жеребенка поглаживает. – Не напоить ли нам дохлятинку из ковшика?

Вошел в избу, там рожь из щели в полу до потолка.

Удивился, обрадовался. Набрал в ковш воды, вынес, напоил жеребенка.

Тут косточки жеребячьи захрустели, раздались, и вот уже не жеребенок, колеблемый ветром, перед Ильей да Купавой – дородный конь, богатырю пара.

Поклонился Илья Купаве:

– Под шкурой дохлятинки диво таилось. Твоей заботой да любовью, Купавушка, вспоенное, вскормленное. Проси от меня, что твоей душе угодно. Коль по силе, тотчас исполню.

– На мое прошеньице силы не надобно, – сказала Купава. – Поцелуй меня, да не так, как братья сестер целуют. Я хоть и мала, поцелуй меня, как невесту, чтоб на всю жизнь сладость осталась.

Пригорюнился Илья:

– Ай ты, милая! Подождал бы я, чтоб ты вошла в возраст, женой бы назвал. Да назначен мне путь за синие дали, а уж написано ли на роду домой воротиться – про то не знаю.

Приподнял Илья Купаву с земли, поцеловал в уста румяные, не расцветшие. Зарделась Купава, припала головкой к голове Ильи, и стучала жилка у нее на виске о жилку на виске богатыря. А уж сколько так простояли?

Первым богатырь-петух спохватился, захлопал крыльями – ворота с петель так и сдуло. Крикнул ку-ка-ре-ку – солома на крыше дыбом поднялась.

Пришлось Илье рукава засучить. Старую солому с крыши снял, новую положил. Батюшка давно собирался крышу перекрыть, да рук не хватало.

Отец и мать Ильи с корчевания не вернулись в тот вечер. В шалаше заночевали.

Подождал-подождал Илья родителей, вывел коня из хлева, надел крестьянскую узду, сел охляп.

Наказал коню:

– Ты, Сивушка, довези меня до батюшки, до матушки.

Тут сивый да бурый гривой тряхнул, хвостом хлестнул, взвился под небеса резвее птицы, головою чуть было месяц не сшиб. Глазом не успел моргнуть – вот он шалаш, вот он черный пал, дубовье да колодье.

Отпустил Илья Сивку в кипрее да в сон-траве пастись, рубаху скинул, чтоб сажей да угольем не запачкать. Давай дубы выдирать, в речку Непрю покидывать, чтоб несла в матушку Оку. На матушке Оке городов много, дубы будут в радость.

Семизвездный ковш опрокинулся, когда с дубами покончил Илья. Принялся дубки выдергивать, земельку с корней отряхивать, пеньки в овражек складывать. Из пеньков-то дегтю можно нагнать.

Ох, крепко деревья за землю держатся, не то что человек. Последний пенек метнул Илья в овраг, когда уж светало. Поспешил заровнять землю, ямы от пеньков засыпать. Сосна ему вместо бороны, елка вместо веника.

Уложил земельку ровнехонько. Тут как раз и заря зарумянилась. Батюшка в шалаше заворочался, последний сон досматривал.

Сел Илья на Сивку, один скок – и в Карачарове.

Задал коняжке зерна белоярого, сам в избу да на лавку. Уморился ведь.

Никогда с устатку не спал, а после доброй работы, когда она впрок пошла, слаще сна не бывает.

И снится сон Илье. Зеленым-зелена широкая земля. Посреди земли лежит богатырь. Пригляделся Илья, что за диво – себя узнал. Вдруг туча зашла, но ни грома, ни молний, жужжит-зудит мушиный гуд, всю землю мухами покрыло, богатыря облепили с головы до ног.

– Чего же это я сплю-то? – рассердился Илья и глаза открыл.

Встал с лавки, мухи гудят. Отворил дверь, дунул – всех и вынесло.

– Господи, помилуй!

Поспешил Илья на зады, дров нарубить, баню истопить для батюшки, для матушки. С черной работы возвращаются. Да ведь и сам в уголье да пепле.

А старики на пале-то проснулись, из шалаша вышли, что за ужас: ни дуба, ни пня, ни колодины, ни колдобины – поле! Паши да сей. Стоят, глядят, слова не могут вымолвить.

– Коли не сплю, пойдем-ка отсюда по-здоровому, – говорит старик, да и припустились со старухой бегом.

Вот и Карачарово, изба родная. Встал старик как столб, глаза протирает. Говорит старухе:

– Погляди-ка на крышу, вроде солома побелела, вроде как новая.

– Да ведь новая и есть, – говорит старуха.

– А когда же это я перекрывал-то? Не помнишь ли?

– Не помню, – отвечает старуха.

Подошли поближе, а на изгороди, пригнув слегу, петух сидит.

– Вроде наш, – говорит старик.

– Да как же не наш?!

– Так с барана.

Старуха и сама видит, что с барана, да уж больно старик-то не в себе. Говорит:

– С барана так с барана. Подрос.

Тут старик за старуху спрятался.

– Слышишь? На задах-то? Дровишки кто-то рубит.

Зашли за сарай, а там Илья, не имеющий в руках владеньица, а в ногах-то хожденьица, кромсает колуном пеньки свилеватые, а ровнехонькие как орешки щелкает.

Увидел Илья батюшку с матушкой, поклонился до земли.

– Господи, помилуй! – говорит. – Был я – немочь, а стал – мочь… Носили вы меня на себе, матушка, батюшка, тридцать лет. Жизни не хватит отплатить за ваше терпение, за ваши слезы, но заповедано мне каликами перехожими садиться на коня и во чисто поле ехать. Службу служить великую, богатырскую… Всей моей крестьянской работы – дубье с поля убрал.

Подошли отец с матерью к сыну, взяли его за белые руки, привели в избу, усадили за стол, ставили еду, питье, как перед гостем. И сказал Илье отец напутствие:

– Господь Бог дал тебе, сынок, силу дивную, великую. Непря-река нынче худо течет, тяжелы для нее дубы, какие ты в воду покидал. Таков мой сказ тебе будет: не давай ретивому сердцу волюшки! В нашей ли стороне али в какой другой живи, Илья, поскромнешенько.

Поклонился сын отцу за науку, а сам говорит:

– Дай мне, сидню, благословение в путь-дорогу собираться, богатырскую службу служить.

Поник батюшка седой головой, закручинился:

– Ох, сынишка ты мой, чадо родимое! Мы только взвидели свет с матерью, а ты уж и прощаешься.

– Горько мне, батюшка! – говорит Илья. – Да уж так судьба велит. Ты прости меня за все дни, за все годы горемычные, но один-то нынешний день – ведь равен тридцати годам.

Обнял старик Илью:

– А ведь равен, чадушко! Равен. Благословляю тебя и дорогу твою прямоезжую, но проси и у матери благословение.

Поклонился Илья матушке:

– Не кори меня, родимая. Состарила тебя моя черная немочь раньше сроку-времени. Но даст тебе Бог, матушка, долгих лет, а мне бы послал радовать тебя доброй славою в дальних краях. Благослови меня, грешного.